Подоле, а на вырученные деньги накупили сена — чуть ли не целый стог. Навалили его на телегу, укрепили сверху палкой и двумя длинными верёвками, пообедали у знакомой старушки (та всё спрашивала: что везёте да куда путь держите, и пришлось ей наврать с три короба), а под вечер возвратились на берег. Можно было ехать, закопав Милонега в сено, но влюблённый медлил, ждал прихода княгини.

— Бесполезно, Савва, — урезонивал его брат Паисий, говоря по-гречески. — Сам подумай: как она пройдёт? Все окрестности кишат княжеской дружиной. А тем более не известно, удалось ли Меньшуте передать ей о месте встречи.

— Понимаю, да, — соглашался юноша. — Ну, ещё подождём немного. Пять мгновений погоды не делают...

— На счету каждый миг, — возражал ему Ёрш. — Нам придётся ехать не по дороге, а по берегу, делать крюк, и в кромешной тьме это очень сложно.

— Мы должны выбраться к Ирпени до восхода солнца, — вторил ему Немчин. — А с рассветом пересядем на лодку — и тогда поминай как нас звали! Вверх по Днепру — до Припяти, по Ужу и по Норину — поплывём до Овруча...

— Верно, верно, — отвечал Милонег. — Погодим чуточек — и всё...

Минуло ещё полчаса, но княгини не было. Сумерки сгущались. Время поджимало. Молодой человек с горечью сказал:

— Ладно, поспешим.

Он устроился в сене, а помощники Жеривола — спереди и сзади телега: Ёрш на передке как возничий и Немчин на задке в качестве охранника. Брат Паисий не поехал, остался в Киеве.

— Ну, благослови вас Господь, — произнёс монах. — С Богом. Трогай!

Ёрш стегнул коня... И телега, поскрипывая колёсами, растворилась в вечернем мареве.

Вдруг Паисий услышал частое дыхание. С юга, со стороны Киева, выплыла фигура — тонкая, девичья, — раздались шаги, и к нему приблизилась молодая женщина — с бледным иконописным лицом, чёрными большими глазами.

— Ты княгиня?! — поразился чернец, спрашивая по-гречески.

— Да... они уехали?..

— Я попробую их догнать. Жди нас тут, — и Паисий бросился за исчезнувшей в темноте подводой.

Он догнал телегу через пару минут. Бухнул, задыхаясь:

— Стойте!.. Она пришла!..

Милонег вынырнул из сена и, не слушая никого, устремился назад, к купальне. Он не чувствовал под собой земли. В самом деле! Глина берега не касалась его подошв. Юноша летел, словно подхваченный яростным воздушным потоком, — может быть, Стрибог нёс его на крыльях, может быть, архангел Гавриил — переносчик благих вестей?.. Ближе, ближе — вот они уже в нескольких вершках друг от друга — руки протянуты навстречу — пальцы соприкоснулись! — плечи, губы, мокрые от слёз щёки — всё слилось в поцелуе...

— Девочка моя... любимая... ты сумела вырваться...

— Да, пришлось усыпить охрану... Суламифь легла на одр вместо меня...

— Как я счастлив!..

И они застыли в благостном объятии...

— Торопитесь, милые, — деликатно покашлял в кулак брат Паисий.

Молодые люди повиновались.

В это время раздался конский топот. За деревьями замелькали факелы. Пятеро дружинников на конях выехали к купальне. С княжьим воеводой Вовком впереди. Он спросил монаха:

— Кто ты есть?

— Человек, — отвечал Паисий с болгарским акцентом.

— Он живёт в доме у Григория, — вспомнил кто-то. — Странник, который прибыл с христианскими книгами.

— С Милонегом, да? — догадался Блуд. — Где скрываешь вора? Тут, в купальне?

— Не, то неправда...

— Живо осмотреть!

Два дружинника спешились и ворвались в сруб. Выскочили вскоре обратно:

— Пусто, никого...

— Говори, подлец! — крикнул Вовк, обнажая меч. — Жериволов сын в какой стороне?

— Я не ведать, не... — лепетал Паисий. — Пощадить... не губить меня...

— Ах ты негодяй! — воевода взмахнул мечом, и чернец, обливаясь кровью, повалился наземь.

А дружинники устремились за беглецами.

— Вот они! Держи!..

Завернув повозку, окружили телегу.

— А, Немчин и Ёрш... Чтой-то вы надумали по ночам ездить с сеном? Али прячете в нём кого?

— Да кого можем прятать, господин княжий воевода?

— Вот и я думаю: кого? Мы сейчас посмотрим...

Только Ёрш их опередил: бросил нож в одного из дружинников, а другого огрел бичом. Не отстал и Немчин: выхваченной палкой выбил из седла третьего вояку. Но четвёртый бросил в сено факел. Влажный стог нехотя занялся в верхней части.

— Милонег, горишь! — заорал Немчин.

— Так! Ата! — закричал Блуд и внезапно замер. — Ба! Да с ним княгиня!

Этой секунды замешательства было достаточно, чтобы Ёрш оглушил сына Претича. Савва, оттащив Настеньку от пламени, ринулся на помощь. Вскоре все противники были связаны: двое успокоились навсегда, трое — в том числе и Вовк — лежали на земле без чувств.

— Лошадь! Стой! — заметался Ёрш.

С полыхающим возом сена бедная кобыла поскакала вдоль берега. Ёрш вскочил на коня одного из дружинников и погнался следом.

Милонег обнял свою любимую. Та прижалась к нему всем телом, как напуганное дитя.

— Ты дрожишь? Мы скоро поедем...

— Я с тех пор, как горела в церкви, видеть не могу открытый огонь...

Ёрш вернулся один. Сообщил понуро:

— С кручи сорвалась. Думаю, что — насмерть...

— Да-а, история... Что ж, придётся ехать верхом, — заключил Жериволов сын. — Вы по одному, мы вдвоём.

— Как тогда, — улыбнулась гречанка. — Помнишь, ты меня увёз из монастыря Святой Августины?

— Ну ещё бы! Сладкое мгновение моей жизни...

Наконец отловили третьего скакуна (остальные разбежались неизвестно куда), сели, устремились вдоль берега... Чёрные ночные деревья проплывали мимо. Где-то в темноте, под обрывом, тек невидимый Днепр... Савва сжал Настенькину талию, наклонился к ушку, ласково сказал:

— Уж не сон ли это? Ты — со мной, моя...

— Я сама не верю... Бог меня провёл мимо часовых — только Бог!.. Коль удастся вырваться — больше не расстанемся!

— Никогда, любимая, больше никогда!..

Горемычные вы мои! Оба не представляли, сколько бед и волнений предстояло им ещё испытать в дальнейшем!.. А пока они двигались на север. Впереди лежал Овруч...

* * *

...Надо ли описывать, как сердился Лют, выслушав рассказ раненого Вовка? Угрожал сгноить, разорвать на части, четвертовать... Но фактически жизнью поплатились семеро: брат Паисий, пятеро дружинников, охранявших Настеньку во дворце, и несчастная Суламифь. Инока нашли в луже крови около купальни: у него была отрублена левая рука, но монах не умер, даже