– Го-о-о-споди-и-и-и-и-су-у-у-се!

Ллойд сунул пальцы правой руки в рот и ощутил вкус крови. Но злогребучий болт немного подался, а это значило, что он обязательно его отвернет. Даже крикун из другого конца коридора уже не бесил его… по крайней мере не так сильно. Он точно знал, что скоро открутит болт. А потом останется только ждать дальнейшего развития событий. Ллойд сидел, не вынимая пальцы изо рта, давая им отдых. Покончив с болтом, он намеревался разорвать рубашку на полосы и забинтовать пальцы.

– Мама?

– Я знаю, что ты можешь сделать со своей мамочкой, – пробормотал Ллойд.

Вечером того дня, когда он в последний раз виделся с Девинзом, из камер стали выносить тяжелобольных заключенных. Сосед Ллойда из камеры справа, Трэск, обратил внимание, что большинство охранников тоже сопливые. «Может, нам что-то с этого обломится», – предположил Трэск. «Что?» – спросил Ллойд. «Не знаю, – ответил Трэск. – Отсрочка суда, скажем».

Под матрасом Трэск прятал шесть косяков. Четыре он отдал одному из охранников, который выглядел еще ничего и мог рассказать, что происходит за стенами тюрьмы. По словам охранника, горожане покидали Финикс, просто разбегались из города. Многие болели и очень быстро умирали. Правительство говорило, что скоро будет вакцина, но большинство думало, что это треп. Калифорнийские радиостанции передавали всякие ужасы о законах военного времени, блокаде дорог, дезертирах, вооруженных автоматами, и о десятках тысяч умерших. Охранник сказал, что не удивится, если выяснится, что какие-то длинноволосые хиппи из кампуса, симпатизирующие коммунистам, вызвали эту болезнь, подмешав чего-нибудь в водопроводную воду.

Охранник заявил, что сам прекрасно себя чувствует, но собирается убраться куда подальше, как только закончится его смена. Он слышал, что с завтрашнего утра армия блокирует шоссе 17 и 80 и автостраду 95, так что он заберет жену с ребенком, они захватят с собой как можно больше еды и отсидятся в горах, пока все это не кончится. У него там домик, сказал охранник, и любой, кто попытается приблизиться к нему на расстояние тридцати ярдов, получит пулю в лоб.

На следующее утро у Трэска потекло из носа, и он сказал, что чувствует жар. Он чуть не помешался от страха, вспомнил Ллойд, обсасывая свои пальцы. Каждого проходившего мимо охранника Трэск просил перевести его, нах, в лазарет, пока он действительно не заболел. Охранники не обращали никакого внимания ни на него, ни на других заключенных, которые теперь нервничали, как некормленые львы в зоопарке. Вот когда Ллойд впервые по-настоящему испугался. Обычно по этажу расхаживало не меньше двадцати охранников, так почему же теперь он видел сквозь решетку лишь четверых или пятерых?

С того дня, двадцать седьмого, Ллойд стал съедать только половину еды. Вторую половину он прятал под матрасом.

Вчера Трэск вдруг забился в конвульсиях. Его лицо стало черным, как туз пик, и он умер. Ллойд с жадностью смотрел на недоеденный ленч Трэска, но достать его не мог. На этаже еще оставались охранники, но они уже никого не переносили в лазарет, какими бы больными ни казались заключенные. Возможно, они все равно умирали в лазарете, и начальник тюрьмы решил, что незачем напрягаться. За телом Трэска тоже никто не пришел.

Вчера во второй половине дня Ллойд задремал. Проснувшись, он обнаружил, что коридор крыла особого режима пуст. Ужин не принесли. Теперь это место действительно напоминало львиный дом в зоопарке. Ллойду не хватало воображения, чтобы представить себе, какой бы стоял здесь крик, будь крыло строгого режима заполнено до отказа. Он понятия не имел, сколько заключенных еще живы и скольким достает сил требовать ужин, но благодаря эху создавалось ощущение, что живых достаточно много. Ллойд знал лишь, что Трэском в камере справа питаются мухи, а камера слева пуста. Ее прежнего обитателя, молодого негритянского парня с мелодичным голосом, который пытался ограбить старушку, но вместо этого убил ее, увели в лазарет несколькими днями раньше. Напротив две камеры тоже пустовали, а в третьей он видел болтающиеся ноги мужчины, который убил жену и ее брата во время игры в покено[80]. Покеновый Убийца, как его прозвали, вероятно, решил проблему с помощью ремня. А если ремень у него отобрали, возможно, соорудил петлю из штанины.

Тем же вечером, только позже, когда автоматически включилось освещение, Ллойд поел бобов, припасенных двумя днями ранее. На вкус они были отвратительны, но он все равно их съел. Запил водой из туалетного бачка, а потом залез на койку и подтянул колени к груди, кляня Тычка, из-за которого попал в такую передрягу. Во всем был виноват Тычок. Самому Ллойду вполне хватало мелких правонарушений.

Мало-помалу требования ужина стихли, и Ллойд предположил, что не он один откладывал пищу на черный день. Но много ему запасти не удалось. Если бы он действительно верил, что такое может произойти, то отложил бы побольше. В глубине его сознания пряталось нечто, с чем ему не хотелось встречаться. Словно отдаленный уголок занавесили, и там что-то скрывалось. Из-под портьер виднелись только костлявые, как у скелета, ноги. И это все, что Ллойд соглашался видеть. Потому что принадлежали ноги кивающему, истощенному трупу по имени ГОЛОД.

– Ох, нет, – покачал головой Ллойд. – Кто-нибудь должен прийти. Обязательно. Вне всяких сомнений. Так же верно, как дерьмо прилипает к одеялу.

Но он все вспоминал о своем кролике. Никак не мог выкинуть его из головы. Он выиграл кролика с клеткой в школьной лотерее. Отец не хотел, чтобы кролик остался в доме, но Ллойду как-то удалось убедить его, что он будет ухаживать за ним и кормить на свои деньги. Он любил кролика и заботился о нем. Поначалу. Но увы, он быстро обо всем забывал. Так было всегда. И однажды, раскачиваясь на шине, подвешенной к ветке клена во дворе их маленького, обшарпанного домика в Маратоне, штат Пенсильвания, он внезапно подскочил на месте, подумав о кролике. Он не вспоминал о нем… ну, больше двух недель. Как-то совершенно вылетело из головы.

Ллойд побежал в небольшой сарайчик, пристроенный к амбару. Дело было летом, совсем как сейчас, и когда он шагнул внутрь, его наотмашь ударил идущий от кролика запах. Мех, который он так любил гладить, свалялся и выпачкался. Белые черви деловито копошились в глазницах на месте хорошеньких розовых глазок. Ллойд увидел, что лапы кролика изгрызены и окровавленны. Он попытался убедить себя, что кролик рвал проволочные стенки клетки, вот и поцарапался, и, несомненно, так оно и было, но какая-то извращенная, темная часть его сознания подала голос и зашептала, что, возможно, кролик, доведенный голодом до последней степени отчаяния, начал есть самого себя.

Ллойд унес кролика, вырыл глубокую яму и похоронил его прямо в клетке. Отец ни разу не спросил о нем, может, даже забыл, что у его сына жил кролик – Ллойд особым умом не отличался, но в сравнении с отцом тянул на гиганта мысли, – однако Ллойд запомнил этот случай на всю жизнь. Ему постоянно снились яркие сны, а смерть кролика аукнулась жуткими кошмарами. И теперь, когда он сидел на койке, подтянув колени к груди, воспоминания о кролике вернулись, пусть Ллойд и говорил себе, что кто-нибудь придет, кто-нибудь точно придет и выпустит его на свободу. Он не заболел этим гриппом, этим «Капитаном Торчем». Он просто хотел есть. Как хотел есть кролик. Ничего больше.