– Ты начала восстание.

– Не нарочно, – оправдывалась Пиппа. – Я думала, они просто уйдут, а не устроят свалку.

В другое время он бы меньше волновался за ее безопасность и даже улыбнулся бы ее словам. Но не сейчас.

– Видишь, твоя гипотеза оказалась неверной.

– Теперь я это вижу. И технически это ты начал мятеж.

– Я думал, ты…

Кросс осекся, дрожа от ледяного озноба.

– Пиппа, если бы что-то случилось с тобой… тебя могли убить, – прогремел он, дрожа от волнения, тревоги и желания сделать что-то, вернуться в схватку и сражаться. Пока не пройдет страх. Пока она не будет в безопасности.

– Я была с Темплом, – прошептала она.

– Темпла недостаточно. Темпл не способен тебя уберечь, – пробормотал он ей в волосы. Позволив себе почувствовать радость за то, что нашел ее, прежде чем случилось что-то серьезное. Прежде чем Найт или с полдюжины его негодяев-молодчиков обнаружат ее.

– Темпл не любит тебя.

Пиппа замерла под ним и подняла руку к его щеке:

– А ты? Любишь?

Он не мог этого произнести. Не должен был даже думать о таком. Это только все ухудшит. Это еще хуже, чем просидеть бог знает сколько под столом во время общей свалки с самой неотразимой женщиной в Британии. В Европе. На земле.

«Да, да, я люблю тебя. Да. Я хочу тебя».

– От тебя одни неприятности.

Когда он открыл глаза, Пиппа широко улыбалась.

– И так было всегда.

Прежде чем Кросс успел ответить, Мэгги упала на колени в нескольких шагах от них, очевидно сбитая с ног новой атакой игроков. Она оперлась на руки и встала на четвереньки. Пиппа охнула. Кросс поколебался, зная, что должен защитить Мэгги, но не желая покидать Пиппу.

– Ее затопчут! – крикнула девушка, и Кросс попытался вылезти из-под стола, когда другой джентльмен пришел ей на помощь. Сильные руки подхватили Мэгги, и джентльмен помог ей залезть под ближайший стол. Это был Каслтон.

Кросс изогнул бровь:

– Похоже, твой жених совсем иной человек, чем его представляют.

Пиппа улыбнулась Каслтону, отчего в животе Кросса что-то неприятно повернулось.

– Он хороший человек.

«Я лучше».

Как бы Кросс ни хотел сказать это вслух, слова прозвучали бы фальшиво.

Он не был лучше Каслтона, и теперь тот доказывал это своими героическими поступками.

«С ним она будет в безопасности».

– Ты целовал ее, – осуждающе сказала Пиппа.

– Целовал.

– Мне это не нравится.

– Пришлось.

– Знаю, – кивнула она. – Но мне все равно это не нравится.

И тут она поцеловала его, прижав розовые губки к его губам, обводя нижнюю, пока Кросс со стоном не откинул голову. Один последний момент. Один последний поцелуй. Последний вкус Пиппы, прежде чем он остаток жизни проведет без нее.

Пиппа отстранилась, когда обоим не хватило дыхания.

– Я люблю тебя, Джаспер, – прошептала она ему в губы, и ее слова полностью обезоружили его силу воли.

– Не нужно, – прошептал Кросс. – Я не для тебя. Моя жизнь, моя история, мой мир… все это не для тебя. Любовь ко мне тебя погубит.

Но ему следовало бы лучше знать Пиппу, чтобы понять: его страстная мольба ничего не изменит. Вместо этого его идеальная Пиппа закатила глаза и сказала:

– Ты идиот. Я уже погублена. Ты погубил меня еще в то утро в своем кабинете. Я не выйду за Каслтона. Только за тебя.

Да!

Всем существом он стремился прокричать согласие.

Но жалкие остатки порядочности все еще прятались глубоко в душе.

– Для женщины с таким умом ты поступаешь на редкость глупо. Неужели не видишь, какой ужасный муж из меня выйдет? Хуже, чем Каслтон.

– Мне все равно, – твердо ответила Пиппа. – Я тебя люблю.

Кросс закрыл глаза, наслаждаясь честностью и обещанием, прозвучавшими в этих трех словах.

– Нет, не любишь, – ответил он, хотя жаждал схватить ее в объятия и клясться в любви снова и снова. Он бы остался жить здесь, под игорным столом, если бы ему гарантировали, что Пиппа будет рядом.

Но смотрите, что он с ней сделал!

Она здесь. В игорном заведении самого низкого пошиба, предназначенном для всякого отребья. Кросс ненавидел то обстоятельство, что она здесь, чуть меньше, чем ненавидел себя за то, что стал причиной ее прихода сюда. Она вела игру за столами так, словно всю жизнь обманывала и жульничала.

И Кросс любил ее за это еще больше.

Но это он превратил ее в обманщицу и шулера, и когда-нибудь Пиппа возненавидит это. Возненавидит его за это. Однажды она это поймет, а он зайдет в любви настолько далеко, что будет страдать без нее.

– Это самая нечестная вещь, которую ты когда-либо делала. Ради бога, однажды ты сказала, что не одобряешь нечестности, но совершить набег на казино, вызвать мятеж, обворовать человека… Взгляни, во что я тебя втравил. Взгляни, как безвозвратно я погубил тебя.

– Ты ничего такого не сделал. Ты доказал мне, что, кроме белого и черного, есть еще много цветов. Заставил меня осознать, что жизнь – это больше, чем честность и нечестность, чем ложь и правда. Найт… он пытался украсть твою жизнь. Шантажировал тебя. Навязывал будущее, которого ты не хочешь… все это и есть нечестность. А честность – это то, что я люблю тебя. И сделаю все, чтобы помешать ввергнуть тебя в жизнь, которую ты ненавидишь. Я сделаю это снова, снова и снова – без малейшего сожаления.

– Ты не это хочешь сказать.

– Перестань объяснять мне то, что я хочу сказать, – твердо заявила Пиппа, кладя руки ему на грудь. – И перестань указывать, что для меня лучше. Что сделает меня счастливой. Я точно знаю, что сделает меня счастливой, – ты. Ты принес мне новую жизнь, великолепную, поразительную жизнь. И это делает меня счастливой, Джаспер. Сделает меня счастливой. Потому что эта жизнь неразрывно связана с тобой.

– Две недели назад ты бы так не утверждала. Не стремилась бы зарядить столы казино. Фальсифицировать выигрыши. Погубить человека.

– Две недели назад я была другой женщиной, вот и все. Такой глупой и бесхитростной.

Кросс никогда не считал ее глупой.

– И ты был другим человеком, – добавила она.

И это правда. Пиппа сделала его бесконечно лучше. Но Кросс оставался бесконечно хуже, чем она заслуживала. Она заслуживала кого-то лучшего, чем он.

– Нет, – солгал он, жалея, что не может уйти сейчас. Жалея, что прижат к ней, отчаянно хочет ее.

– Я остался тем же, Пиппа. Не изменился.