– Имя? – надменно спросил вольноотпущенник, когда мы с курьером переступили порог дворца.

– Верцингеторикс, аквилифер Десятого легиона в Могунтиакуме, и с ним курьер. – Я потрогал футляр с депешами, украшенный печатью нашего легиона. – У меня донесения для императора.

Вольноотпущенник явно ждал подношения, но я не сунул ему в ладонь ни единой монеты.

– Придется подождать, – холодно изрек он. – Перед вами вон какая очередь.

К императору мы попали лишь после полудня, и к этому времени хор молотов и наковален в моей голове звучал с удвоенной силой. Увидев Траяна, я невольно улыбнулся: загорелый, широкоплечий, в забрызганной чернилами тунике, он что-то быстро писал на восковой табличке, а вокруг него суетились секретари. И, честное слово, он улыбнулся мне в ответ.

– Верцингеторикс из Десятого! – воскликнул Траян, откладывая перо. Он помнил всех по именам, всех – до простого солдата. Стоит ли удивляться, что легионеры так любили его. – Клянусь Юпитером, не иначе как ты уже центурион!

– Стану им, как только откроется вакансия, Цезарь. По крайней мере мне так сказали.

– Отлично, отлично. Я велел легату повысить тебя, как только ты протрезвеешь. Потому что центурион из тебя будет – лучше некуда.

Неужели это так? Неужели свершится то, о чем я мечтал все эти годы? Шлем с гребнем, поножи, меч на другом боку, потому что мне больше не надо будет вытаскивать его, будучи в строю. Я спал и видел себя центурионом с того момента, как стал аквилифером, и вот теперь от этой мысли у меня вспотели ладони. Восемьдесят человек под моим началом. Интересно, станут ли они обзывать меня за моей спиной обидными кличками? Например, зверем, солдафоном или, наоборот, тюфяком? Будут ли ворчать, завидев мое приближение или тотчас вытягиваться в струнку? Будут ли хвалить меня, сравнивая с другими центурионами, или за моей спиной делать в мой адрес непристойные жесты и плеваться?

Впрочем, не все ли равно. Если Траян считает, что из меня выйдет отличный центурион, значит, так и будет. Даже если ради этого мне придется вывернуться наизнанку.

– Прими мою благодарность, Цезарь, – начал было я, но он жестом велел мне закрыть рот.

– Ерунда. Нам нужны хорошие офицеры. Особенно сейчас, когда я положил глаз на Парфию. Не хочешь пойти со мной?

Он тепло и вместе с тем пристально посмотрел на меня. Я выдержал его взгляд.

– Ты только скажи, Цезарь.

– Вот и отлично. Говоришь, привез депеши? Давай их сюда, – с этими словами он взломал печати и пробежал донесения глазами. – Надеюсь, вы не слишком скучаете в своем Моге?

– Нет, Цезарь. – Сказать по правде, вернувшись из Дакии, я опасался прокиснуть в германской грязи, но в последние годы вылазки даков снова участились, так что долго скучать не пришлось. – Я даже умудрился заработать несколько шрамов.

Траян потребовал, чтобы я их ему показал. И мне ничего не оставалось, как приподнять рукав и показать ему толстый рубец в том месте, где два года назад руку пронзило вражеское копье. Траян посмотрел на него с восхищением.

– Узнаю Дакию! Интересно, будет ли так же весело в Парфии?

– Возьми туда наш Десятый, Цезарь, и Парфия будет твоя уже через полгода.

Минут через пять – десять он выпроводил меня. Правда, подмигнув мне на прощание, добавил, чтобы я не слишком торопился возвращаться в Мог.

– Возьми себе отпуск на месяц, погуляй по Риму. Когда я закончу составлять приказы для Десятого, захватишь их с собой.

– Слушаюсь, Цезарь.

Отдав свой самый бравый салют, я резко развернулся на пятках. Головная боль хотя и напомнила о себе, однако терпеть удары молотов стало гораздо легче. И все благодаря воодушевлению Траяна, который взбодрил меня лучше, чем глоток воды в жаркий день.

– Любимчик императора, – усмехнулся курьер, пока мы с ним прокладывали себе путь по шумному коридору, битком забитому просителями. – Иначе, с какой бы стати легату посылать в Рим именно тебя? Он подумал, что если император тебя поимеет, то он скорее откликнется на нашу просьбу прислать нам новых инженеров. Так он поимел тебя?

– Нет.

– Не верю!

– Какая мне разница. Не хочешь – не верь.

Ни для кого не было секретом, что император питал слабость к красивым юношам, хотя и был женат на каменнолицей Плотине. Впрочем, его легко понять.

При желании я мог бы стать его возлюбленным. Как-то раз вечером, после того, как меня сделали аквилифером, я возвращался к себе со своим орлом. Траян, шедший мне навстречу, остановился, чтобы поприветствовать меня, по пути в свою палатку. Он, как обычно, похлопал меня по плечу, однако его рука задержалась на мгновение дольше положенного, а одна бровь выгнулась в немом приглашении. Признаюсь честно, отказ дался мне нелегко – не потому, что я никогда не спал с мужчинами или, наоборот, хотел с ним спать, и даже не потому, что это был император, и он мог сделать со мной что угодно, если я откажусь. Нет, я отказал потому, что любил его. Это был мой Цезарь, мой генерал, чьи приказы я привык выполнять. Так или иначе я, пробормотав что-то невнятное, мол, меня ждут мои обязанности, высвободил плечо из-под его руки. Траян, в свою очередь, стукнул меня по руке – похоже, без всякой обиды, – и пошел дальше, к одному из красивых молодых офицеров, что с радостью делили его ложе. А ведь не все императоры проявляли такое благодушие, когда им отказывали. Взять, к примеру, последнего императора, которому я служил в этом дворце. Жизнерадостный, хотя и не совсем в своем уме. Помнится, он любил насаживать мух на перо. Не могу сказать, что я горел желанием служить Риму, но императору – это совсем другое дело. По крайней мере пока у руля власти стоял такой человек, как Траян. На самом же деле, я был любимцем Траяна не потому, что я был не такой, как все, какой-то особенный, и даже не из-за моей внешности. Просто он предпочитал иметь рядом с собой таких людей, как я – молодого, энергичного солдата, которому в жизни не нужно ничего, кроме боевого похода и хорошего сражения в его конце. И таких любимцев, как я, у императора было немало, разбросанных по разным легионам в разных концах империи. Даже сейчас я с легкостью узнаю солдата Траяна – по глазам, по пружинящей походке, хотя все мы теперь далеко не молоды. Этакий дополнительный блеск, который мы приобретали, служа нашему императору.

А тогда он дал мне увольнительную на месяц.

Выйдя из дворца, я постоял в тени ворот, а заодно бросил взгляд на шумный город. Накануне я слишком устал с дороги, слишком проголодался и слишком увлекся разговорами со старым другом, чтобы задуматься о том, что я вернулся домой. Утром же молоты в голове бухали с такой силой, что почти ничего не замечал вокруг себя. И вот теперь я огляделся по сторонам. Со всех сторон меня обступали высокие здания. Прижимаясь друг к другу, их громады как будто нависали надо мной. Все это было странно и непривычно – особенно после нескольких лет в Германии, с ее раскисшими дорогами и дремучими лесами. Я стоял на ярком солнце, истекая под латами потом, и это тоже было странно. Потому что в середине лета в Моге лили дожди.