Кая, которой каждый шаг давался с глубокой душевной болью, в дверях всё же остановилась и нерешительно обернулась. Суровое лицо мужа не вдохновляло на продолжение беседы. Выгнув бровь, он язвительно подтолкнул её:

— Смею вас заверить, никакие люстры нынче падать не собираются.

Она удивлённо перевела взгляд наверх, только потом вспомнила, к чему была сказана эта фраза, закусила зубами внутреннюю сторону щеки, бросила на него взгляд одновременно гневный и обиженный, повернулась к нему, раздумав уходить, и сложила руки на груди тем же жестом, что и у него.

— В самом деле, — холодно отметила она, соглашаясь с его оценкой состояния люстры. — Не поспоришь.

Он криво ухмыльнулся самым уголком рта, что, впрочем, в сочетании с холодным взглядом не выглядело ни в малейшей степени дружелюбным.

С минуту помолчав, он с некоторым сомнением в голосе добавил:

— А вот графин мог бы и упасть.

Кая скептически посмотрела на графин, который стоял вполне себе прочно, и весьма холодно откомментировала:

— Полагаю, нет.

С по-прежнему каменным и не выражающим никаких эмоций лицом Канлар небрежно смахнул графин рукой.

С грохотом тот разбился о пол, расплескав кругом воду.

Королева машинально крикнула Кати оставаться в прихожей и не беспокоиться. Король-консорт невозмутимо игнорировал тот факт, что вода подобралась к его туфлям.

С минуту Кая в недоумении смотрела на осколки, после чего сдержанно отметила:

— По правде сказать, не испытываю ни малейшего желания вас целовать.

В ответ на подобные откровение Канлар лишь хмыкнул. Ему тоже, по совести говоря, совсем не хотелось в этот момент целоваться.

— Вот как! — тем не менее, мягко удивился он. — В таком случае, я настаиваю.

Она встретилась недоумёнными глазами с его непреклонным взглядом.

Медленно сделала шаг к нему, другой, третий. Его испытующий и немного насмешливый взгляд сбивал её, и она смотрела куда-то в пустоту, в район его плеча.

Она сама не знала, почему подчиняется — возможно, потому что это «я настаиваю» напомнило ей их давнишние игры по столкновению воли на балу, и ей с несомненной отчётливостью казалось, что уйти сейчас было бы катастрофической ошибкой.

Когда она подошла уже вплотную, он неожиданно остановил её рукой и с мягкой насмешливостью сказал:

— Полно. Кажется, мы с вами уже выяснили тот факт, что я не насильник.

Резкая перемена в его интонациях обескуражила её. Она почувствовала смятение: ещё неостывший гнев смешался с болью от ссоры и отозвался в сердце горечью и обидой — не столько на него, сколько на саму себя.

— Зачем же тогда настаивали? — тихо, не глядя на него, спросила она.

Он пожал плечами и честно ответил:

— Хотел узнать, подойдёте ли.

— И что выяснили? — ещё тише и совсем уж безвыразительно поинтересовалась она.

— Да у меня просто день открытий сегодня! — ехидно и весело отозвался он. — Сегодня я узнал о себе, что, во-первых, я бунтовщик, во-вторых, планирую свергнуть вас и править самовластно, а в-третьих и в самых поразительных — оказывается, я ещё и тот человек, который способен принуждать женщин к близости, — фыркнул он. — Вы весьма лестного обо мне мнения, мадам, — насмешливо попытался поклониться он, но из-за того, что она стояла слишком близко, манёвр ему не удался.

Где-то две минуты потребовалась ей, чтобы критически подойти к собственным словам и поступкам и признать, что её сегодняшние выводы были более выражением её страхов, нежели логичной оценкой его личности.

К сожалению, чувства в этом вопросе не поспевали за разумом: она уже поняла, что была неправа, но всё еще чувствовала себя задетой, возмущённой, оскорблённой и обиженной.

Часть её размышлений отражалась на её лице — что можно было рассматривать как довод в пользу подсознательного доверия к нему — и он с нескрываемым интересом вглядывался в это отражение её внутренней жизни, более увлечённый очередной загадкой, чем ссорой.

Наконец, всё также глядя не на него, а скорее куда-то в его плечо, она медленно озвучила результат своих размышлений:

— Я слишком разгневана сейчас, чтобы иметь силы признать свою неправоту. Вы не могли бы, — вдруг на самой тяжёлой части своей фразы она посмотрела ему в глаза, — если это возможно, дать мне время побыть одной и поразмышлять?

Несколько секунд он недоумевал, потом сдержанно ответил:

— Разумеется. У вас есть столько времени, сколько вам нужно.

— Благодарю, — сделала она лёгкий реверанс и удалилась в свою спальню, оставив его в полном недоумении.

В применении к королеве регламент даже те реверансы, которые являются фигурами танцев, обязывал трансформировать в лёгкий благосклонный наклон головы.

Ему потребовалось три минуты, чтобы осознать, что она, не имея в себе сил и достаточных чувств для извинений, попыталась, по крайней мере, сгладить свои обвинения и претензии этим странным жестом.

Когда же, вдогонку к этому, он осознал, что в своей жизни она кланялась только и исключительно своему отцу, королю, он неудержимо и сокрушительно покраснел от стыда. Хотя его гордость и призывала его отстаивать свою независимость, он никогда не претендовал на почести, равные королевским, и в какой-то момент этот жест показался ему унизительным для неё.

По правде сказать, он на ровным месте навыдумывал несуществующих проблем; но в контексте их ссоры ему стало казаться, что он только тем и занимался, что давил на неё — давил, давил, и продавил ажно до этого несчастного реверанса.

Однако дверь в её спальню была закрыта, и он не посчитал возможным тревожить Каю после того, как она сама запросила время побыть одной. Поэтому ему оставалось только сесть и погрузиться в пучины самообвинений и недовольства своим поведением в сложившейся ситуации.

Что касается Каи, должны признать, ей и в голову не пришло обвинить мужа в каком-то мифическом продавливании — наоборот, чем больше она размышляла, тем яснее понимала, что это она снова пыталась подавлять его и подчинять своей королевской воле. И она даже не заметила этот треклятый реверанс. Он вышел у неё машинально, как знак признательности за то, что он не ждёт от неё немедленных извинений и предоставляет ей право разбираться в своих переживаниях, не усугубляя их ссору такой отсрочкой объяснений.

Конечно, ни о каком сне сегодня не могло быть и речи — она слишком погрузилась в свои переживания и их анализ, привлекая к этой ссоре материалы прошлых столкновений и приходя к несомненному выводу, что принять решение не ссориться явно недостаточно для того, чтобы и в самом деле прекратить делать это. Анализируя снова и снова, что именно заставляет её каждый раз срываться, она пришла к выводу, что здесь виноваты страхи — те самые страхи, которые он сегодня так насмешливо озвучил. Страх бунта с его стороны, страх его предательства и страх сломаться и стать покорной игрушкой в его руках.