Далее Толстой рассказывает: «Как все, я участвовал в студенческих волнениях и забастовках, состоял в социал-демократической фракции и в столовой комиссии Технологического института. В 1903 году у Казанского собора во время демонстрации едва не был убит брошенным булыжником, – меня спасла книга, засунутая на груди за шинель. Когда были закрыты высшие учебные заведения, в 1905 году, я уехал в Дрезден, где в Политехникуме пробыл один год. Там снова начал писать стихи, – это были и революционные (какие писал тогда Тан-Богораз[94] и даже молодой Бальмонт), и лирические опыты. Летом 1900 года, вернувшись в Самару, я показал их моей матери. Она с грустью сказала, что все это очень серо. Тетради этой не сохранилось».

Толстой взял отпуск в институте в феврале 1906 года, и вскоре поступил в Дрездене в Королевскую Саксонскую высшую техническую школу на механическое отделение, которое посещал до июля того же года.

Там же он встретил и полюбил молодую русскую художницу Софью Исааковну Дымшиц. «Молодой черноглазой женщиной типа восточных красавиц», позже назовет ее Иван Бунин. А вот как описал ее Федор Степун: «Красивая черноволосая женщина, причесанная в стиле Клео-де-Мерод, в строгом, черном платье, перехваченном по бедрам расписанным красными розами шарфом». (Степун видел Софью Исааковну в те времена, когда она уже была гражданской женой Толстого).

Родом из состоятельной семьи петербургских евреев, она учится в Бернском университете, недавно вышла замуж за философа Исаака Самуиловича Розенфельда, но уже разъехалась с ним, правда, не оформив развода. Существует семейное предание о том, что брак фиктивный – Розенфельд был не только философом, но и революционером и политическим эмигрантом, Софья надеялась, что брак с ней облегчит ему возвращение в Россию. Сама же Софья писала об их отношениях так: «В этом же университете обучался и человек, считавшийся по документам моим мужем. Брак наш был странный, я сказала бы „придуманный“. Человека этого я не любила и не сумела его полюбить».

С Толстым она знакомится в художественной школе, мгновенно вспыхивает взаимная симпатия, это замечает родня Софьи и, естественно, возражает против их дальнейших встреч.

Неожиданно для всех летом 1906 года Александра Леонтьевна умирает от менингита. Разумеется, это огромная потеря для ее 23-летнего сына. Он пишет: «Летом 1906 г. умирает моя мать, и вслед за этим наступает перелом в моей жизни. Я решаюсь покинуть Россию, которую плохо знаю, увлекаюсь живописью, новой поэзией, начинаю сам писать стихи…».

Теперь ему особенно не хочется терять ту женщину, которую он зовет «своей жемчужиной». Но эта женщина – не Юлия, его законная жена, а Софья. Она рассказывает: «Однажды весной 1907 года Алексей Николаевич явился в школу Егорнова, облаченный в сюртук, торжественный, застегнутый на все пуговицы. Оставшись со мной наедине, он сделал мне предложение стать его женой. В ответ я обрисовала ему всю нелепость нашего положения: я – неразведенная жена, он – неразведенный муж. Но Алексей Николаевич продолжал настаивать, заявил, что его решение куплено ценой глубоких переживаний, говорил, что его разрыв с семьей предрешен, и требовал моего ухода из семьи. Все же мы в этот раз ни до чего не договорились и в следующие дни еще неоднократно обсуждали наши радостные чувства и невеселые обстоятельства».

С.И. Дымшиц

Летом Алексей и Софья снимают дачу в финском поселке Лутаханда, неподалеку от Куоккалы, рядом с Козьим болотом. Софья Исааковна пишет: «Жили мы в лесу, в маленьком одноэтажном домике. Жили мы тихо и уединенно. Жили полные любви и надежд, много работали. Я занималась живописью. Алексей Николаевич отошел от изобразительного искусства {Он тоже брал уроки живописи, когда они познакомились с Софьей, но совсем недолго. – Е. П.} и погрузился в литературную работу».

Там они знакомятся с Корнеем Чуковским, который живет здесь с женой и двумя детьми. Чуковский вспоминал:

«Он довел меня к себе, в свое жилье, и тут обнаружилось одно его драгоценное качество, которым впоследствии я восхищался всю жизнь: его талант домовитости, умение украсить свой дом, придать ему нарядный уют. Правда, здесь, в Финляндии, на Козьем болоте, у него еще не было тех великолепных картин, которыми он с таким безукоризненным чутьем красоты увешивал свои стены впоследствии, не было статуй, люстр, восточных ковров. Зато у него были кусты можжевельника, сосновые и еловые ветки, букеты папоротников, какие-то ярко-красные ягоды, шишки. Всем этим он обильно украсил стены и углы своей комнаты. А над дверью снаружи приколотил небольшую дощечку, на которой была намалевана им лиловая (или зеленая?) кошка модного декадентского стиля, и лачугу стали называть „Кошкин дом“. Так, без малейших усилий, даже мрачной избе на болоте придал он свой артистический, веселый уют». Позже благодаря этому знакомству Толстой станет вхож в петербургские литературные круги.

Они знакомятся и со Львом Бакстом, он хвалит работы Софьи и советует ей не бросать занятий живописью. «Алексей Николаевич огорчился, но Баксту поверил и окончательно повернул в сторону литературы», – рассказывает Софья.

В начале 1908 года Алексей снова уехал из Петербурга, на этот раз – в Париж, вместе с Софьей, которая, следуя совету Бакста, собирается там продолжить обучение живописи. Оттуда он пишет отцу: «Что за изумительный, фейерверковый город Париж. Вся жизнь на улицах, на улицу вынесены произведения лучших художников, на улицах любят и творят. Все на улице. Дома их для жилья не приспособлены. И люди живые, веселые, общительные…».

Здесь он знакомится с Волошиным, Бальмонтом, Брюсовым и Николаем Гумилевым. Волошин и Гумилев ближе всего по возрасту и по темпераменту (Толстому тогда 25, Гумилеву – 22, Волошину, самому старшему из троих, – 31, но у него вообще были совершенно особые отношения с возрастом). Правда, в начале Гумилев отнесся к Толстому (а особенно к его стихам) с неприязнью, но вскоре они уже вместе лазали ночью в зоопарк, чтобы послушать, как кричат африканские звери (в первый раз Гумилев отправится в Африку только осенью следующего, 1909-го). С Волошиным же у Толстого сложились отношения в одном из любимых «форматов» Волошина – учителя и ученика. Толстой пишет: «Он посвящает меня в тайны поэзии, строго критикует стихи, совершенно бракует первые поэтические опыты».

В другом письме Алексею Аполлоновичу Толстой рассказывает о своем скором отъезде: «Осень стоит хрустальная и теплая, над городом по праздникам плавают воздушные шары, Париж живой, полный съехавшимся к сезону народом, яркий и развратный. Здесь все говорит женщиной, говорит и кричит о красоте, о перьях, разврате, о любви изощренной и мимолетной. Люди, как цветы, зацветают, чтобы любить, и хрупки, и воздушны, и ярки их сношения, грешные изысканные орхидеи французы и теплица греховного аромата – Париж. Скоро покидаю его, и грустно, наверное, потянет еще пожить его жизнью».