Имя Алексея Николаевича уже не раз встречалось на страницах этой книги. Вот он гостит в Коктебеле у Волошина, то с одной невестой, то с другой. Именно он секундант в дуэли Волошина и Гумилева на Черной речке. Именно его приветствовал в 1918 году греющийся у костра Маяковский. Именно он принимал в Берлине Есенина и Айседору Дункан (и встреча с его сыном Никитой так расстроила Айседору, напомнив ей о погибшем Патрике).

В самом деле, Толстой постепенно становится «своим» в литературных кругах не только Парижа, но и Петербурга, и Москвы. Его стихи публикуют в «Весах», он становится членом редакции «Аполлона».

Приехав из Парижа в Москву в конце октября 1908 года и поселившись у тетки Марьи Леонтьевны, Алексей возобновляет знакомство с Гумилевым, знакомится с поэтом Кузминым, художником Судейкиным, с Всеволодом Мейерхольдом, для которого тут же начинает писать пьесу «Дочь колдуна, или Заколдованный королевич[95]», бывает на «Башне» у Всеволода Иванова.

В 1909 году он с Гумилевым пытается издавать новый журнал «Остров». Уже второй номер издатели не смогли выкупить из типографии, но как отмечает Толстой: «Гумилев держался мужественно». Толстой принимает участие в издании «Аполлона» (цикл его стихотворений о Дафнисе и Хлое опубликован в том самом втором номере, где вышла первая подборка стихов Черубины).

В 1909 году в жизни Толстого, по его собственному признанию, случается еще одно знаменательное событие: «В Коктебеле, слушая переводы с Анри де Ренье Мак. Волошина, я почувствовал (в тот вечер) в себе возможность писать прозу. Тогда же я написал подряд в три дня три маленьких рассказа, полуфантастических из XVIII века. Таково начало моего писания прозы».

Итак, не просто проза, но сразу и историческая проза, и фантастика, такая, как понимали ее символисты, – скорее мистика, чем «твердая НФ». Анри да Ренье – писатель и поэт конца XIX – начала XX веков, его стихи переводили не только Волошин, но и Валерий Брюсов, Иннокентий Анненский, Илья Эренбург. Его новеллы – искусная стилизация под «галантный век», изящная «игра в бисер», которая доставляет удовольствие и автору, и читателю, но не трогает слишком сильно ни того, ни другого, не дает забыть, что все понарошку. Но Толстому хватает воображения и такта перенести действие из Франции и «века суетных маркиз»[96] в Россию, обратиться к тому же славянскому фольклору, который он уже использовал в стихах, вдохновляясь произведениями еще одного своего тезки – Алексея Михайловича Ремизова. Для своего первого рассказа «Старая башня» он использовал предания, услышанные им во время практики на Урале, и получилась страшная история о дьявольских часах на колокольне, предвещавших своим боем чью-то смерть. Молодой инженер по фамилии Труба, рационалист, пытается разобрать часы, но, разумеется погибает, убитый таинственной неведомой рукой. Рассказ опубликовали в журнале «Нива», а позже напечатали в сборнике «Гамаюн», изданном в пользу пострадавших от землетрясения в Семиреченской области. В этом издании события в рассказе получают рациональное объяснение – всему виной козни техника Петрова, безответно влюбленного в учительницу Лялину, возлюбленную Трубы. Далее был рассказ «Архип» и повесть «Петушок», которую опубликовал «Аполлон» под заглавием «Неделя в Туреневе» (очевидно, подразумевалось Тургенево).

Толстой пишет еще серию рассказов, «Русалочьи сказки» и «Сорочьи сказки», которые публикует Бунин в журнале «Северное сияние». Общение с Буниным пошло Толстому на пользу – он сообразил, что провинциальная, усадебная Россия хороший фон для рассказов, проникнутых ностальгией по «России уходящей», а эту Россию, со всем ее очарованием и незаживающими язвами, он знал «из первых рук». И вот на свет появляется серия рассказов, а потом и повесть «Заволжье», основанная на семейном предании о несчастной судьбе Ольги – младшей сестры Александры Леонтьевны. Ее напечатали в литературно-художественном альманахе «Шиповник» в 1910 году, с посвящением «моей жене». Кроме «Заволжья», в сборник входили «Неделя в Туреневе», «Аггей Коровин», «Два друга» и «Сватовство».

В том же 1910 году Алексей Николаевич смог оформить развод с первой женой и мог бы официально узаконить отношения с Софьей Дымшиц, если бы и она получила развод. Но этого так и не произошло. Еще одна семейная легенда гласит, что отец обещал проклясть Софью, если она примет христианство и будет венчаться в церкви. Тогда Алексей выразил готовность принять иудаизм и заключить брак в Синагоге. Но теперь уже взбунтовалась его родня по отцу (Алексей Аполлонович и покойная Александра Леонтьевна были атеистами). Толстой отчаялся найти решение этого вопроса, которое удовлетворило бы обе семьи, и снова увез Софью в Париж. По легенде, ее заперли в комнате, но она спустилась к нему из окна по веревочной лестнице. Свой брак они зарегистрировали в мэрии. Красивая история, к сожалению, не подтвержденная документами.

В том же году Юлия Васильевна, теперь уже бывшая графиня Толстая, вышла замуж за богатого столичного купца Николая Ивановича Смоленкова, который был старше ее на 16 лет и имел взрослого сына. Позже она с мужем и пасынком уезжают в Ригу, где Юлия скончалась в 1943 году.

Публикация в «Аполлоне» делает Толстого-прозаика популярным, а значит – востребованным, а значит – хорошо оплачиваемым. «После того, как появился рассказ „Неделя в Туреневе“, наши материальные дела пошли на поправку. Издатель „Шиповника“ С.Ю. Копельман предложил Толстому договор на очень лестных для молодого писателя условиях: издательство обязывалось платить за право печатания всех произведений А.Н. Толстого ежемесячно по 250 рублей при отдельной оплате каждого нового произведения», – вспоминала Софья Исааковна.

Своими рассказами и повестями о «Руси уходящей» с элементами мистики и с изрядной долей юмора Толстой сумел угодить и нашим, и вашим. Его хвалят и Брюсов («Сейчас Толстой самый видный из молодых беллетристов»), и Максим Горький («В нашей литературе восходит новая сила, очень вероятно, что это будет первоклассный писатель, равный по таланту своему однофамильцу. Я говорю об Алексее Толстом»). А сам Толстой пишет тетушке (одной из героинь «Недели в Туреневе»): «Положение мое упрочается, и все мне прочат первое место в беллетристике, не знаю, как это выйдет».

А впрочем, в восторге не все. Например, Блок пишет (правда – в дневнике, а не в печатной рецензии): «…Много в Толстом и крови, и жиру, и похоти, и дворянства, и таланта. Но, пока он будет думать, что жизнь и искусство состоят из „трюков“… будет он бесплодной смоковницей. Все можно, кроме одного, для художника; к сожалению, часто бывает так, что нарушение всего, само по себе позволительное, влечет за собой и нарушение одного – той заповеди, без исполнения которой жизнь и творчество распыляются».

Что подразумевал Блок под трюками? Может быть, как сказали бы сейчас, элементы хорора и эротизма, так часто присутствовавшие в ранних рассказах Толстого. Спору нет, они могли оскорбить взыскательный вкус, но они же обеспечивали хорошие продажи журналам, печатавшим молодого автора. Кажется, Толстой очень рано понял, что «… любое упоминание в прессе, даже самое негативное, кроме некролога, – это реклама». (Эта фраза приписывается Марку Твену и Уинстону Черчиллю, точное же авторство ее не установлено).