Полицмейстер вызвал пожарных и приказал облить распаленную толпу холодной водой, но вода не охладила бунтовщиков, а только разозлила их. Люди похватали булыжники, предназначенные для ремонта мостовой, и перебили окна в доме полицмейстера.

На других улицах толпы штурмовали полицейские участки и водочные склады. Полицмейстер в ужасе отправил телеграмму в Петроков:

«Что делать?»

Петроковский генерал-губернатор отправил телеграмму в Санкт-Петербург:

«Что делать?»

Из Санкт-Петербурга пришел ответ в Варшаву:

«Подавить безжалостно. Не жалеть патронов».

Полицмейстер вызвал войска гарнизона, но офицеры не вывели солдат из казарм.

— Войск недостаточно. Нужны казаки.

Губернатор телеграфировал в Варшаву:

«Войск недостаточно. Нужны казаки».

Варшава сразу же выслала казаков, но пока те не прибыли, народ бушевал на улицах. Сначала толпа разгромила водочные склады и напилась. Партийные вожди призывали, уговаривали, умоляли не прикасаться к водке, но бунтовщики не слушали их и продолжали пьянствовать. Люди ложились в сточные канавы и пили вылитую туда водку. Напившись допьяна, народ зажег факелы и начал бесчинствовать.

Первым делом пьяные схватили бедного сутулого портного-поляка со свисающими вниз усами и короновали его королем Польши.

— Да здравствует король польский! — орала толпа, неся на плечах сутулого портного. — Ура!

— Да здравствует! — откликались женщины и бежали целовать стоптанные башмаки новоиспеченного венценосца.

Потом раздались другие призывы:

— Режь евреев! Грабь их!

— Пошли в Балут, в Балут!

Толпа незамедлительно принялась хватать евреев, вламываться в лавчонки, вытаскивать купцов из дрожек и бить их до смерти. Купцы бежали из лавок, бросив все на произвол судьбы. Женщины впадали в истерику, дети рыдали. Со всех сторон было слышно, как захлопываются двери и ворота.

Балутские евреи оказали сопротивление. Мясники, извозчики, ткачи-подмастерья, носильщики с топорами, жердями, железными ломами и крючьями встали на пути погромщиков и били их по головам. А в переулке Свистунов, где жили фокусники, катеринщики[130]и воры, пьяную толпу обливали кипятком. Какой-то мясник топором раскроил голову молодому иноверцу.

Погромщики отступили, но взяли труп убитого с собой и таскали его по улицам.

— Смотрите, католики, — вопили они, — что эти неверные сделали с христианином!

— Отомстим за пролитую кровь католика! — кричали иноверцы.

— Евреи подожгли церковь! — визжали женщины.

— Они осквернили святые иконы!

— Священника задушили!

— Ура! На евреев!

— Уничтожить христопродавцев!

К рассвету из Варшавы прибыли казаки. Вместе с ними прикатил и петроковский губернатор. Навстречу им выехал полицмейстер.

— Что слышно в городе? — спросил губернатор.

— В городе еврейский погром, ваше превосходительство, — ответил полицмейстер, вытянувшись в струнку.

— Великолепно! — сказал губернатор, и улыбка расплылась по его лицу. — Это удовлетворит толпу.

Он тут же наклонился к казачьему полковнику, сидевшему с ним в карете, и заговорщицки прошептал:

— Задержимся здесь на пару дней — пусть эти канальи нагуляются досыта. Тогда и дадим им понюхать пороху.

— Стой! — приказал полковник конным офицерам.

— Стой! — разнеслись приказы офицеров вдоль всего казачьего строя.

На четвертый день бесчинств, когда в Лодзи было уже много убитых и раненых, казаки вступили в город и очистили его от бунтовщиков.

Толпа была пьяна, сыта погромами и кровью. Она расслабилась и обмякла. Так что бунтовщики разбежались от присланных из Варшавы усмирителей, как мыши.

Казаки арестовали сотни людей и отправили их в тюрьмы. «Короля польского» привели к самому губернатору. Сутулый, бледный, в широких потрепанных брюках поверх сапог, с всклокоченными волосами и усами, он стоял напуганный и жалкий перед полнокровным и щеголеватым петроковским начальником, не переставая кланяться и бормотать себе под нос.

— Это ты польский король? — с улыбкой спросил его губернатор.

— Я не виновен, ясновельможный пан, — сказал перепуганный бледный человечек. — Я портной, заплаты ставлю. Я просто шел по улице, за нитками шел. Люди схватили меня и сказали, что я король польский. Клянусь Богом, святым Сыном Его и Его божественными ранами…

— Что с ним делать, ваше превосходительство? — спросил полицмейстер.

— Выпороть его королевское величество, — приказал губернатор, — и отпустить домой к жене.

Затем губернатор нанес визиты баронам Хунце и фабриканту Флидербойму. Последний встретил важного гостя с перевязанной головой. Несмотря на его иноверческую внешность и лихо закрученные, истинно панские усы, погромщики отделали Флидербойма наравне с евреями в лапсердаках; вытащили его из роскошной кареты и надавали палками по голове.

— Весьма сожалею, — выразил ему сочувствие губернатор. — Если вы можете указать на хулиганов, которые это сделали, я незамедлительно прикажу их арестовать.

Фабрикант Флидербойм хорошо знал, что сочувствующий ему губернатор на несколько дней оставил город на произвол толпы, однако он только наклонил забинтованную голову и поблагодарил гостя за участие.

В Лодзи снова открылись еврейские лавки, стекольщики вставили выбитые оконные стекла. Еврейские могильщики разъезжали со своими телегами, врачи перевязывали раненых. Раввин распорядился о проведении общественного поста, и в синагогах бледные постящиеся евреи читали во время молитвы «И стал умолять…»[131].

Рабочие, покорные и равнодушные после нескольких дней пьянства, стояли, низко склонив головы, перед кабинетами директоров фабрик и просили ясновельможных панов взять их назад на работу. Директора взяли их назад, но вычли из жалованья каждого сколько захотели.

Черные, вьющиеся дымы фабрик снова коптили лодзинское небо.

В еврейских дворах слепые побирушки из переулка Свистунов пели новую песню «Грабеж», сочиненную каким-то клезмером:

Евреи, послушайте, млад и стар,

Как в Лодзи случилась беда.

Первый день месяца ияр[132]