Долгое ожидание разболтало роту: делать было нечего, занятия не проводились, слоняться целыми днями по казарме и плацу надоело, читать не хотелось. Участвовать в готовившихся к 7 Ноября выступлениях художественной самодеятельности тоже никто не рвался. Командование полка, чтобы как-то занять бездельников, назначало их в гарнизонные и полковые караулы, но и при этом многие оставались без дела. Среди них был и Борис. Правда, две небольшие группы курсантов человек по шесть в этот период всё же были заняты. Одна готовилась к поступлению в вузы (в ней находился друг Бориса, Беляков), а другая собиралась остаться в кадрах РККА (в их числе находился Шадрин).

Алёшкин чувствовал себя особенно неуютно. Дело в том, что в течение года службы на все его письма, наполненные самыми нежными словами, жена обычно отвечала довольно короткими посланиями. В них она скупо описывала свою жизнь и почти не употребляла ласковых слов. В его сердце начала закрадываться ревность и страх потерять свою Катеринку. Он пока не знал, вернее, не понимал, что за скупостью слов у его Кати скрывается большое, сильное и глубокое чувство, ведь до службы в армии ему никогда не приходилось получать от неё писем. Особенно его встревожило последнее письмо, полученное им уже в самом конце экзаменов. В нём она, между прочим, писала: «Послушай, Борька, когда же ты, наконец, вернёшься? Смотри, торопись, а то я не дождусь тебя и выйду замуж за другого».

Борис не знал, насколько серьёзны или шутливы эти слова. Не понял он и того, что этой капризной фразой Катя хотела показать, как она о нём тоскует. Он воспринял её слова как реальную угрозу ухода жены, а эта потеря казалась ему такой же страшной, как и потеря жизни. Поэтому от всех предложений готовиться к поступлению в вуз и, следовательно, после демобилизации сразу ехать сдавать экзамены в Москву или Хабаровск и снова откладывать встречу с Катей, или закрепиться в кадрах РККА, где свидание с женой также пришлось бы отложить до очередного отпуска, Борис категорически отказался, хотя и вызвал этим неудовольствие своих командиров и политических воспитателей. Из всех пяти отличников только он один отказался от подобных предложений.

Однако время шло. 30 октября 1930 года пришли сразу оба приказа: одним объявлялось присвоение званий, другим — демобилизация в запас. Через день, нацепив на петлицы новенькие кубики, почистившись и принарядившись в парадное обмундирование, с чемоданом, заполненным разным нехитрым имуществом, распростившись с командирами и казармой, Борис Алёшкин и кое-кто из его друзей уже сидели в купе вагона почтового поезда и мчались во Владивосток. О своей демобилизации никакого известия жене Борис не послал, решил нагрянуть врасплох.

Часть третья

Глава первая

За окном вагона мелькали багряные краски замечательной дальневосточной осени. Первое ноября — а снега ещё нигде, даже в Хабаровске, нет. При приближении поезда к Владивостоку новоиспечённых демобилизованных командиров встретила совсем летняя погода, было тепло и солнечно. Все попутчики постепенно оставляли поезд, и в купе, которое в Благовещенске было набито смеющейся молодёжью, с гордостью поглядывавшей на свои новые красные эмалированные кубики, осталось всего два человека: это были Борис Алёшкин и Павлин Колбин. Отличная погода, радость от скорого свидания с родными делали своё дело, и оба пассажира, не обращая внимания на окружающих, с удовольствием пели любимые походные песни. Ребята бессознательно чувствовали: вот так, вместе, они поют последний раз, больше им никогда не придётся встретиться, но в тот момент ни один, ни другой даже и мысли не допускал, что они перестанут ежедневно видеться друг с другом, как это происходило почти полтора года.

Приближался вечер. Солнце опустилось куда-то в сопки за Амурским заливом, и лишь розово-оранжевая полоска неба указывала место, где оно только что скрылось. Проехали Угольную, и сейчас поезд, погромыхивая на стрелках, проскакивал одну за другой пригородные дачные станции. Вот мелькнула Океанская, Седанка, промчались без остановки мимо Второй Речки — начался Владивосток. Через каких-нибудь 15 минут Борис и Павлин, крепко пожав друг другу руки и пообещав встретиться не позднее чем через два-три дня, садились в трамвай и направлялись по домам. Борис ехал в свою квартиру на Корабельной набережной, на бывший склад Бородина, а Колбин, сойдя на углу Китайской, должен был пересесть на другой трамвай и ехать по направлению к Куперовской пади, его родители жили где-то там.

С некоторой тревогой и, конечно же, с большим волнением подходил Борис к низенькому серому деревянному домику, примыкавшему к высокому забору с большими воротами. Окна дома выходили на улицу, вернее, на железнодорожные пути, проходившие по самому берегу бухты Золотой Рог. Бухта в этом месте была почему-то непривычно пустынна, стояло несколько лодок и два катера, а бесчисленное количество шампунек и мелких китайских лодок, перевозивших желающих на мыс Чуркина в любое время дня и ночи, отсутствовали. Хозяева этих шампунек не только работали, но и жили на них до полного замерзания бухты. Все они куда-то исчезли. Не было и более крупных китайских парусных судов — шаланд, которых раньше стояло всегда более десятка.

Алёшкин, пожалуй, на эти перемены и не обратил бы внимания, если бы, увидев тёмные окна своего домика, не остановился в нерешительности и не стал оглядываться по сторонам. Сгущавшиеся сумерки позволили ему рассмотреть те изменения в бухте, которые мы только что описали, тем более что, не решаясь приблизиться к дому, он поставил чемодан на землю, достал папиросу и медленно закурил. Ему уже представлялось, что Катя выполнила свою угрозу, и сейчас, зайдя домой, он найдёт лишь клочок бумажки со страшной фразой: «Я не дождалась, вышла замуж за другого». Может быть, не будет даже и этого, просто завтра Комоза встретит его и скажет:

— Товарищ Алёшкин, твоя жена от тебя ушла…

Поглощённый этими страшными мыслями, вертя между пальцами полупотухшую папиросу, Борис смотрел на всё более и более темневшую воду, покрытую масляными пятнами, и не замечал ничего из происходившего вокруг него. Между тем, в это время в одном из оконцев, завешенном какой-то тряпкой, отдалённо напоминавшей занавеску, зажёгся свет, задвигались какие-то тени. В нескольких шагах от Бориса два молодых женских голоса, о чём-то весело болтавших, закончили свой разговор:

— Ну, до завтра, Катя.

— До свидания. Я уж, кажется, привыкаю на автомобиле кататься.

— Ладно, ладно! Вот скоро твой Борис вернётся, он тебя отучит от этого.

— Ну, когда ещё он вернётся, я уж и надежду потеряла, — грустно ответила Катя и медленно