Том Лусид написал из Альбукерке: «Все время думаю о своем единокровном брате». Он справлялся о здоровье Виктора Уильямса, выражал надежду, что они могли бы установить контакт, и спрашивал, нет ли у меня фото Шарлотты фон Хейкинг, матери Виктора.

Хорст дал о себе знать после шестой части подкаста. Он жаловался, что характер Отто изображен в программе неверно, что его отец «вовсе не хотел убивать поляков и евреев». Он снова написал после последней части — оптимистично, хоть и не очень радостно. В проекте возобладали, дескать, чужие предрассудки, в нем не отражена реальность двойной администрации в Польше под немецкой оккупацией: гражданского управления гуманиста Отто и зверств убийц из СС. При этом, соглашался он, неплохо было бы поговорить напоследок, устранить недопонимание. Это выглядело разумным, к тому же у меня появился новый материал, которым я хотел с ним поделиться.

На пороге осени я вернулся в Хагенберг — уже в восьмой раз. Через пару недель Хорст должен был отметить свое восьмидесятилетие. На новом веб-сайте к нему в замок приглашались «знатоки древней мифологии». Он и его племянник Дарио предлагали питание, ночлег и ванную — ту самую, со старой жестяной рекламой «Персила».

Разговаривали мы, как всегда, в комнате Хорста на втором этаже: портрет Йозефа над кроватью, рядом с другими фотографиями, Отто в эсэсовской форме, из-за его спины выглядывает Зейсс-Инкварт, тут же грустный портрет Шарлотты. Изменений было немного, хотя я заметил отсутствие гравюр с видами Кракова. «Я все отдал», — объяснил Хорст.

Времена настали нелегкие. Недавно скончалась невестка Хорста, вдова его брата Отто. У нее дома хранилась моя статья, вырезанная из австрийской газеты[838] и порванная на клочки. Племянник не советовал Хорсту разговаривать со мной. Хорста называли ein Sargnagler — тем, кто забивает гвоздь в гроб. На похоронах невестки Хорст столкнулся с отчуждением, но остался тверд. «Ничего нельзя скрыть, у событий собственная динамика, все в конце концов выплывает наружу».

Он сожалел о расхождении толкований, но не о нашем общении, даже в подкасте. «Вы помогли мне подтвердить ценность истории моих родителей!» Его взгляды остались прежними, как и мои. Его даже стали тверже: он продолжал настаивать, что Отто не участвовал в нацистских зверствах. Теперь Хорст сосредоточился на замке — проекте, «практически спонсируемом моим отцом», чьи старания «делать что-то позитивное» он как сын продолжал.

Я привез в Хагенберг кое-какие фотографии, которых не нашлось среди бумаг Шарлотты. «Уверен, она изъяла некоторые письма, а также, наверное, фотографии», — предупредил Хорст. Например, исчезла фотография Хорста Штютцена, молодого солдата, в которого она в свое время влюбилась. Обращало на себя внимание отсутствие фотографий с Гитлером, хотя раньше они попадались. «У отца не было прямого доступа к Гитлеру, он не был к нему близок», — сказал Хорст, хотя припомнил одну раннюю фотографию, тоже теперь исчезнувшую.

Я показал ему большую фотографию, сделанную в 1931 году Генрихом Хоффманом, — группу школы фюреров. Хорст заинтересовано ее рассматривал и быстро узнал на ней своего отца. «Раньше я ее не видел», — сказал он тоскливо. Вторая фотография была сделана через три года, уже в Германии, незадолго до Июльского путча: на ней Отто стоит между Фрауенфельдом и Гитлером. «Возможно, это он, но вряд ли», — вздохнул Хорст.

Хочет ли он увидеть фотографии казней в Бохне? Я объяснил, что после длительных поисков сумел раскопать комплект в одном варшавском архиве, но это слишком грустное зрелище. Да, ответил он, хочу. Я показал ему три снимка. На первом цепочка молодых мужчин в поле, у всех испуганные лица. Это поляки, пригнанные из Бохни, одни держат руки за головой, другие у лица, третьи за спиной. Некоторые плачут, один упал в снег.

На втором снимке запечатлен момент казни, солдаты с винтовками, дым. Некоторые жертвы уже лежат на земле, другие стоят спиной к палачам, опустив головы. Солдаты выполняют приказ, на заднем плане офицеры в шинелях, один, высокий и черный, отбрасывает на снег тень, видна блестящая пряжка. «Думаю, это Отто», — сказал я.

После расстрела вокруг убитых собрались офицеры в фуражках с загнутым верхом. На одном черная шинель с меховым воротником, у другого в руке мундштук, третий тревожно смотрит в объектив — то ли вопросительно, то ли со страхом. Отто стоит в центре — вожак без тени эмоций, положение рук свидетельствует о безразличии, ноги расставлены, на решительном лице властное выражение. «Завтра мне придется публично расстрелять 50 поляков», — написал он Шарлотте. И вот он стоит в длинной шинели из черной кожи с солнечным бликом по всей длине, сверкает пряжка на ремне, дело сделано.

Хорст молчал. Какое-то время он не находил слов, потом тихо произнес:

— Это точно эсэсовская шинель. — Молчание. — Да, он там был. — Молчание. — Зейсс-Инкварт, наверное, тоже. — И снова молчание.

Вызвал ли этот снимок какое-то особенное чувство?

— Я бы сказал… Моя мать где-то сказала, что мой отец был сильно против расстрела… он не соглашался… был сильно против расстрела Geiseln… заложников… Да, об этом расстреле говорилось на Нюрнбергском процессе… И я, конечно… Как губернатор он, конечно… Не думаю, что ему это сильно нравилось…

Пришел Осман, чтобы подстричь Хорста. С уже подстриженным, причесанным Хорстом мы повели беседу о корнях антисемитизма его родителей, о других его родственниках, о его дочери Магдалене. «Моя мать ее любила, — сказал он, — но их отношениям помешал ее переход в ислам и брак с Галибом». Недавно она стала проявлять некоторую враждебность к Отто, что встревожило Хорста: «У нее нет к нему уважения после всех моих стараний».

Что касается причины смерти Отто, то Хорст остался при мнении, что его отравил Карл Хасс. В связи с этим я вспомнил о еще одном документе, всплывшем уже после трансляции подкаста[839]. Норману Годе пришлось вернуться в Национальный архив США, чтобы еще раз поискать там это пропавшее дело Вехтера. Он наткнулся всего на один документ, пропущенный при прежних поисках, запросил его, получил и передал мне. Документ не требовал объяснений, поэтому Норман ничего и не стал объяснять.

Письмо из двух абзацев было отпечатано на бланке 430-го отряда Корпуса контрразведки и подписано Томасом Лусидом, виден штамп «Лос-Анджелес». В графе «тема» значится: «ИТАЛИЯ — генерал СС ВЕХТЕР», дата — 17 мая 1949 года, через три недели после приезда Отто в Рим.