дистрикта!) и текущие крупные еврейские операции (Judenaktionen)». Отто завершил это письмо словами: «С Гитлером — все или ничего».

Второе письмо Отто отправил через четыре дня, в нем он сообщал о визите в Лемберг Гиммлера. Визит прошел хорошо, писал он, настолько хорошо, что ему «почти стыдно» от многих хороших слов, сказанных о нем рейхсфюрером. «Все было очень мило, по-дружески»[830].

Тогда, в 2007 году, Хорст хорошо улавливал смысл написанного его отцом: Отто все знал, все соблюдал, со всем соглашался. По прошествии десятилетия стало ощущаться неудобство, напряжение между написанным Хорстом тогда и тем глянцем, который Хорст старался навести на те же события в разговорах со мной, когда объяснял отцовские действия.

Надо отдать Хорсту должное: он глубоко копал, проявляя при этом ловкость и умение быстро находить объяснения.

— Сегодня я бы так уже не сказал. — При первом прочтении письма отца шокировали Хорста, ведь Отто хвалился в них своими прекрасными отношениями с Гиммлером. Но с тех пор он провел работу над собой. — Сегодня все выглядит иначе, потому что я узнал много нового. — Он имел в виду новые материалы, в свете которых его отец не выглядел таким уж виноватым. Однако документы оставляют след, и откреститься от них бывает трудно. — Да, он виноват, его использовали, он действовал исходя из… — Хорсту не хватило слов.

— Я бы не сказал, что мой отец — убийца 800 000 евреев или что-то в этом роде. Нет, не сказал бы. Я не согласен с Визенталем. — Он вернулся к привычной формуле, требованиям сыновьего долга. — Моя обязанность перед родителями — находить хорошее.

Мне тут же вспомнились сетования Шарлотты Мелитте Видеман[831]. «Не хочу, чтобы мои дети считали его военным преступником, убийцей сотен евреев, такое никогда не было в его власти, он этого не продвигал, но и не мог предотвратить, — сказала она журналистке. — Отто отказывался посещать еврейские лагеря в Польше, потому что, по его словам, не мог ничем помочь, а раз не мог, раз у него были связаны руки, то зачем было смотреть на то, в чем он не видел позитива?» По предположению Шарлотты, он не желал знать того, что его не касалось. Она тоже постаралась добавить глянца: «Человек не станет смотреть, когда знает, что людей пытают и убивают».

Хорст мог бы уничтожить эти документы еще в 2007 году, когда впервые их увидел, но не сделал этого. Мог бы оставить их у себя, но вместо этого поделился ими с племянником Отто, а потом со мной, хотя, быть может, ненамеренно.

В некотором смысле Хорст был открытым человеком и расплачивался за это. Я молчал, мне было нечего добавить. Документы и пленки говорили сами за себя — и тогда, и сейчас.

Хорст перешел к другой теме — к пройденному нами пути.

— Путешествие что надо, — сказал он. Он должен был его проделать и теперь испытывал благодарность. Это помогло реставрации замка, помогло ему самому более открыто общаться с людьми, быть честным. — Те, кто говорит «ну, ты был нацистом в детстве и теперь пишешь об этом», не упрекают меня и не утверждают, что я хочу что-то скрыть…

Эпилог

Существует явление, которое называют «навязчивая идея». Идея эта может быть совершенно пустячной, и человек, одержимый ею, может быть здоров во всех других отношениях.

Артур Конан Дойл. Шесть Наполеонов, 1903

Рим, 13 июля 2019 года

Подкаст прозвучал осенью после визита в Хагенберг. Его транслировали на протяжении месяца, по два отрывка в неделю. Реакция на него получилась активной и часто неожиданной.

Из Орегона прислала свои воспоминания о «Баронессе» студентка, учившаяся в школе на вилле «Вартенберг» в 1960-х годах. Она запомнила Шарлотту суровой и бескомпромиссной женщиной, выставлявшей себя доброй католичкой, ничего не знавшей о нацистах[832]. Англичанин, побывавший в Зальцбурге в начале 1980-х — впоследствии он стал сценаристом, — сочинил даже пьесу о «тетушке Лотте» под названием «Нераскаявшаяся»[833].

Петр Шарков, сын экономки в краковском доме Вехтеров (он старше Хорста на несколько лет) прислал воспоминания про то, как Отто возвращался домой по вечерам. Мальчишке нравилось стоять рядом с часовыми и, как они, щелкать каблуками. Он прислал фотографию: Шарлотта, Отто, новорожденный Хорст.

Внук британского военного прислал отрывки из дневника деда и фотографию с подписью на обороте: «Тело генерала СС, покончившего с собой»[834]. На фото лежит на земле накрытый простыней Одило Глобочник. В документах полка, где служил дед, говорилось, что Одило «принял синильную кислоту на отрезке в 150 ярдов между двором замка (Патернион) и тюрьмой».

Некая женщина описала возвращение своего отца в Ганновер через 25 лет после бегства оттуда в 1934 году[835]. Он помнил вид из школьного окна и большой рекламный щит на фронтоне здания напротив и удивился, что реклама осталась на прежнем месте: Persil bleibt Persil («Персил всегда Персил»). «Он испугал меня, и мы тотчас покинули Ганновер».

Фальшивые документы Отто наталкивали на дополнительное расследование. Почему бы не связаться с Красным Крестом и не проверить, выдавали ли документы Альфреду (Альфредо?) Рейнхардту? Я так и сделал и узнал, что Красный Крест выдал такой проездной документ в 1947 году[836]. Там была та же дата рождения, информация о семейном положении и подпись, как на удостоверении личности, которым пользовался Отто в Риме. Этот Рейнхардт, как я узнал, был членом нацистской партии в Вене в 1932 году, а после Июльского путча бежал в Мюнхен. Став инженером, он участвовал в строительстве Kehlsteinhaus, «Орлиного гнезда», в Берхтесгадене близ убежища Гитлера в Оберзальцберге, где настоящий Рейнхардт служил заместителем Мартина Бормана. В 1947 году он бежал в Аргентину, в Сальту, где прожил до своей кончины в 1998 году.

Несколько врачей написали о причине смерти Отто. Один предложил рассмотреть вариант гербицида «паракват». Но нет, симптомы были бы иными, к тому же «паракват» начали применять спустя много лет после смерти Отто. Другой сравнил симптомы с последствиями отравления распространенным в Италии грибом бледная поганка, Amanita phalloides. Я связался с экспертом в Германии, и тот объяснил, что такому отравлению не свойственен быстрый подъем температуры. «Болезнь Вехтера была определенно вызвана инфекцией», — заключил эксперт и присоединился к версии профессора Пинцани о лептоспирозе, назвав смерть больного «мучительной»[837]. Он добавил свое личное соображение: