Возможность реванша появилась десять лет спустя, когда ее корейские и маньчжурские амбиции столкнулись с планами царской России{373}. И если специалистов военно-морского дела впечатлил разгром российской эскадры японским флотом под командованием адмирала Того, то других экспертов поразила общая манера поведения японцев. Запад приветствовал неожиданное нападение на Порт-Артур (маневр, осуществленный сначала во время китайского конфликта в 1894 году и повторенный в 1941-м), а также настрой японцев на полную победу над врагом, невзирая на потери. Еще более впечатляющим выглядело поведение офицеров и солдат в наземных операциях под Порт-Артуром и Мукденом, где полегли десятки тысяч японцев, прорывавшихся через минные поля и колючую проволоку под шквальным пулеметным огнем к русским траншеям. Казалось, самурайский дух позволял брать победу штыками даже в век массового производства огнестрельного оружия. По единогласному мнению военных экспертов того времени, если бы моральный дух и дисциплина оставались жизненно важными предпосылками национальной мощи, то Япония не испытывала бы недостатка в этих ресурсах.

Однако даже тогда Японию нельзя было назвать полноценной великой державой. Японии повезло, что она смогла победить еще более отсталый Китай и царскую Россию, которая в военном отношении была переоценена и находилась в невыгодном положении из-за огромного. расстояния между Санкт-Петербургом и Дальним Востоком. Кроме того, англо-японский союз 1902 года позволил Стране восходящего солнца бороться на своей территории, не опасаясь стороннего вмешательства. Ее флот состоял из линкоров, сошедших со стапелей британских верфей, а армия была вооружена пушками Круппа. Но главное, правительство страны, обнаружив, что не сможет финансировать ведение войны за счет собственных ресурсов, имело возможность привлечь для этого кредиты Соединенных Штатов и Великобритании{374}. В итоге к концу 1905 года, когда полным ходом шли переговоры с Россией о мире, Япония была близка к состоянию банкротства. Возможно, это было не столь очевидно для токийской общественности, негодовавшей из-за того, что Россия слишком легко отделалась. Вместе с тем японская армия получила лавры победителя и заслужила почет и уважение, экономика Японии была в состоянии восстановиться, и ее статус великой державы (хотя и региональной) был всеми признан. Япония вступила в эпоху зрелости. Теперь на Дальнем Востоке никто не мог предпринять сколько-нибудь значительных действий, не подумав о возможной реакции со стороны Японии. Оставалось неясным, могла ли сама Япония расширяться и дальше, не вызывая при этом недовольства у более авторитетных великих держав.

ГЕРМАНИЯ

Возникновение имперской Германии оказало непосредственное и более значительное влияние на баланс сил в системе великих держав, чем появление других «новичков», благодаря двум факторам. Во-первых, в отличие от Японии она была далека от геополитической изоляции: Германия находилась в самом центре старой Европы, и само ее создание было прямым посягательством на интересы Австро-Венгрии и Франции — оно изменило относительные позиции всех существующих великих держав Европы. Во-вторых, этому способствовали скорость и масштабы дальнейшего роста Германии в промышленном, коммерческом, военном и военно-морском отношении. К началу Первой мировой войны Германия была не только в три-четыре раза мощнее Италии или Японии, но и значительно опережала Францию и Россию и, возможно, даже сравнялась с Великобританией. В июне 1914 года восьмидесятилетний лорд Велби вспоминал, что «Германия 1850-х годов, которую мы хорошо помним, представляла собой группу мелких разрозненны государств, которыми правили удельные князьки»{375}, но теперь, спустя всего несколько десятилетий, это было самое мощное государство в Европе, которое продолжало расти и развиваться. Одно это должно было сделать «немецкий вопрос» эпицентром мировой политики на более чем полувековой период истории начиная с 1890 года.

Приведем лишь несколько примеров взрывного роста экономики Германии{376}. Население страны резко увеличилось с 49 млн. (1890) до 66 млн. (1913), что позволило ей стать вторым по численности (после России) государством в Европе. Между тем уровень образованности, социального обеспечения и доходов на душу населения был в Германии выше, чем в России, а значит, первая была сильна и числом, и качеством человеческих ресурсов. В Италии, согласно одному из источников, из 1000 призываемых в армию человек 330 были неграмотными, тогда как в Австро-Венгрии таковых было 220 на 1000, во Франции — 68, а в Германии — всего один человек{377}. Рост грамотности был на руку не только прусской армии, но также фабрикам, где требовались квалифицированные рабочие, предприятиям, нуждавшимся в образованных инженерах, лабораториям, искавшим химиков, фирмам, которые не могли обойтись без управляющих и продавцов. И немецкая система школьного образования, политехнические институты и университеты в изобилии поставляли нужные кадры. Применительно к сельскому хозяйству результатом повышения уровня образованности стало активное использование германскими крестьянами химических удобрений, а также масштабная техническая модернизация, что позволило значительно повысить урожайность в сравнении с любой другой великой державой{378}. Для поддержки прусских юнкеров и крестьянских лиг правительство Германии ввело защитные тарифы на ввоз сельхозпродукции из других стран, в первую очередь более дешевых продуктов питания из США и России. При этом благодаря своей относительной эффективности огромный аграрный сектор не ослаблял показатели национального дохода и выпуска продукции на душу населения до такой степени, как во всех других континентальных великих державах.

Но именно промышленное развитие Германии действительно выделяло ее в эти годы на фоне других стран. Добыча угля возросла с 89 млн. тонн (1890) до 277 млн. (1914), немногим уступая британским 292 млн. тонн и далеко опережая австро-венгерские 47 млн., французские 40 млн. и российские 36 млн. тонн. По стали увеличение было еще более впечатляющим: 17,6 млн. тонн выпущенной продукции в Германии в 1914 году превосходили совокупный выпуск Великобритании, Франции и России. И все же еще более внушительными выглядели успехи Германии в новых отраслях XX века — производстве электротехнического оборудования, оптики и химикатов. В европейской электротехнической промышленности доминировали два немецких гиганта — Siemens и AEG, в которых работало 142 тыс. сотрудников. На долю немецких химических компаний во главе с Bayer и Hoechst приходилось 90% мирового производства промышленных красителей. Эта история успеха, естественно, отразилась и на показателях внешней торговли Германии, чей экспорт в период с 1890 по 1914 год утроился (приблизив страну к уровню Великобритании), позволив ей стать ведущим мировым экспортером; неудивительно, что ее торговый флот также вырос и стал к началу войны вторым по величине в мире. К этому времени ее доля в мировом выпуске продукции обрабатывающей промышленности (14,8%) была выше британской (13,6%), а французскую (6,1%) превосходила в два с половиной раза. Германия стала экономическим центром Европы, и даже пресловутая нехватка капитала в стране, казалось, не оказывала на развитие страны замедляющего действия. Неудивительно, что такие националисты, как Фридрих Науман, ликовали по поводу подобных примеров роста экономики страны и их значения для укрепления роли Германии в мировом пространстве. «Это дело рук германской расы, — написал он. — Она создала армию и флот, нашла деньги и добилась власти… Современные масштабные инструменты власти возникают лишь в том случае, если в венах активных людей бурлит кровь»{379}.