Однако и на дипломатическом поприще армянского царя поджидали серьезные трудности. Дело в том, что Тигран решил заключить союз с парфянским царём Фрадатом, обещая в обмен на военную помощь отдать ему Месопотамию, Адиабену и Мегалы Авлоны. Но царь Парфии решил схитрить, поскольку к нему также прибыло посольство и от Лукулла, требуя невмешательства парфян в войну. В итоге Фрадат поступил как истинный житель востока – взял да и заключил тайно союз с обеими сторонами, надеясь, что противники об этом не узнают. Сидя в своей столице Ктесифоне, он просто выжидал, как будут дальше разворачиваться события, чтобы в нужный момент в них вмешаться к наибольшей для себя выгоде. А на чьей стороне – боги подскажут.

И чуть было не дождался, но только не того, о чем мечтал. Дело в том, что до Лукулла дошли известия о той двойной игре, которую вёл царь Парфии, и он решил, что это и есть законный повод наказать наглеца. Луций Лициний задумал ни много ни мало, как пойти войной на царство парфян и поступить с ним так же, как с царствами Тиграна и Митридата, благо этих двух он считал уже полностью небоеспособными. Складывается такое впечатление, что Лукуллу очень понравилось добавлять в свою коллекцию победителя короны поверженных царей, и его стал одолевать азарт. Проконсул просто утратил чувство меры, поскольку, не доведя до конца дело в Великой Армении, готов был уже броситься в очередную авантюру. Эту его слабость очень хорошо подметил Плутарх: «Очень уж заманчивым казалось ему одним воинственным натиском, словно борцу, одолеть трех царей и с победами пройти из конца в конец три величайшие под солнцем державы».

При этом Луций Лициний как-то не задумывался о том, что располагая довольно незначительными силами, он втягивает свою страну в войну с могущественной державой. Очевидно, что именно это имел в виду Плутарх, когда говорил о «неудачных начинаниях» Лукулла. По всему выходило, что здесь амбиции оказались сильнее чувства долга. На это обратил внимание и Веллей Патеркул: «Лукулл скорее не хотел, чем не мог положить конец войне; во всех отношениях достойный похвалы и в бою почти непобедимый, он был поражен страстью к наживе».

Трудно сказать, чем бы все закончилось, но осознав, что римские силы действительно малочисленны перед лицом нового грозного врага, проконсул решил исправить этот недостаток. Он отправил своих трибунов в Понт к легату Сорантию, приказав привести находившиеся там войска. И вот здесь для Лукулла прозвучал первый тревожный звонок.

Дело в том, что посланцы проконсула не добились ничего. Легионеры отказались им подчиняться и ни какие уговоры не могли заставить их покинуть территорию, где они были расквартированы. Напрасно послы Лукулла распинались перед легионерами: «Ни лаской, ни строгостью они ничего не могли добиться от солдат, которые громко кричали, что даже и здесь они не намерены оставаться, и уйдут из Понта, бросив его без единого защитника» (Плутарх). Как следствие, подкрепления к проконсулу не пришли.

Хуже всего было то, что когда весть об этом неповиновении дошла до войск, которые были в распоряжении Лукулла, то она взбудоражила остальные легионы. Несколько лет непрерывных боевых действий вымотали легионеров, и они стали равнодушны к амбициозным планам своего полководца. Теперь их интересовали только грабёж и наличие добычи, а не «славные подвиги», которыми бредил их командир. Воины хотели отдохнуть от непрекращающихся боев и походов. Недовольство ширилось, речи легионеров становились всё более дерзкими, поскольку пример понтийских легионов вдохновил их на неповиновение. В воздухе запахло военным мятежом. В итоге проконсул был вынужден уступить и отменить столь непопулярный в войсках поход. А потому вместо того, чтобы добывать себе новую славу и большее богатство, Луций Лициний был вынужден заняться тем, что он считал уже оконченным делом – войной с Митридатом и Тиграном.

Скрепя сердце Лукулл продолжил войну против Великой Армении и повёл легионы в новое наступление. План проконсула был прост, поскольку он решил в очередной раз заставить Тиграна вступить в большое сражение. Луций Лициний не стал ничего нового изобретать. Он собрался взять в осаду столицу Великой Армении Артаксату и под её стенами дожидаться Тиграна с новой армией. Сделать то, что однажды успешно проделал под Тигранокертами. В том, что царь придет на выручку своей столице, Лукулл не сомневался, поскольку там находились жены и дети Тиграна.

Однако, когда легионы в середине лета перешли через горы Тавра и спустились в долину, разочарованию Луция Лициния не было предела. Он с удивлением обнаружил, что у него не получится нормально снабжать армию продовольствием, поскольку поля ещё только зеленели и до урожая было очень далеко. А произошло это потому, что проконсул имел довольно смутное представление об особенностях местных климатических условий.

Но не тот был Лукулл человек, чтобы падать духом от первых неудач. Разбив несколько крупных армянских отрядов, он распустил своих воинов по окрестным селениям, которые были полностью разграблены. Там легионерам удалось захватить большие запасы хлеба, которые были заготовлены для армянской армии. Ситуация сразу же изменилась радикально, поскольку теперь проблемы со снабжением стал испытывать Тигран, а не Лукулл. Однако армянский царь никак не отреагировал на разорение своей страны римлянами, но когда проконсул продолжил движение к Артаксате, вышел из укрепленного лагеря и, обойдя римлян, перекрыл им путь на столицу у реки Арсакий, битва стала неизбежной.

* * *

Пока Тигран был занят дипломатическими делами, Митридат развернул бурную деятельность по подготовке нового войска: «В это время Митридат готовил оружие в каждом городе и призвал к оружию почти всех армян» (Аппиан). Не свой армянский царь, а именно Митридат, тот, кто стал легендой при жизни, чей меч по самую рукоять был обагрён кровью сыновей волчицы. Человек, который громил в открытом бою непобедимые легионы. Именно с ним связала Великая Армения в этот страшный час свои надежды, и Евпатор их оправдал, поскольку создал новое, невиданное до сих пор на востоке войско.

Среди воинов Митридата были ветераны, которых обучали ещё римские эмигранты, и их опытом царь решил воспользоваться в полной мере. По свидетельству Аппиана, всех армянских воинов, пришедших под его знамёна, он «распределил на отряды и когорты почти так же, как италийское войско, и передал их на обучение понтийским учителям». О том же пишет и Плутарх, отмечая, что «Митридат обратился теперь к коннице, мечам и большим щитам». Надо думать, что эти самые «понтийские учителя», которые стали обучать армянскую пехоту, были высочайшими профессионалами своего дела и вряд ли по уровню воинского мастерства уступали своим римским коллегам. Плоды их деятельности проявились очень скоро.

Как только армия была готова, Евпатор решил, что пришло время дать захватчикам бой и вновь напомнить им о себе, благо грозное имя понтийского царя звучало пугающе для римского уха. Как только до Митридата дошли слухи о наступлении Лукулла, он соединился с Тиграном, после чего объединенное войско выдвинулось к реке Арсакий, перекрыв путь римлянам на столицу.

Это было то, к чему стремился Лукулл, поскольку проконсул горел желанием покончить с врагами одним ударом и быстро закончить войну. Правда, его смущало то, что во главе армянской армии стоит не Тигран, а Митридат, гораздо более грамотный и толковый военачальник, чем его армянский коллега. И когда противники встретились, то царь Понта успел занять выгодную позицию, расположив главные силы на холме, который по его приказу был дополнительно укреплен. Тигран же во главе кавалерийского отряда стал атаковать тех римлян, которые разошлись по окрестностям в поисках продовольствия. Когорты отбросили армянскую конницу, и Лукулл, пользуясь моментом, перенёс свой лагерь вплотную к лагерю Митридата. В этот раз проконсул снова изменил тактику и не стал вступать в битву, поскольку позиция противника была практически неприступной. Луций Лициний решил выждать и сознательно отдать инициативу врагу. За что чуть было не поплатился.