Он слушал меня почти без интереса, как-то обречённо мелко кивая головой.

– Поначалу нет, хотя меня предупредили об осторожности и о том, что ни при каких обстоятельствах не волен я сообщать о найденных рукописях. Мне также советовали, возвратясь из путешествий, публиковать записки – с того и начались мои литературные опыты в жанре путевых заметок, хоть до того грешил я переводами Вергилия и Анакреона. Я, признаться, смотрел на мои приключения как на забаву, и находился в твёрдой уверенности, что среди поисков книг для моей библиотеки затеряется находка тех единственных, порученных мне… да и в секретности сомневался. Уже и перед тем на деятельность лож смотрели мы как на клубы развлечений для гвардии, а уж после их роспуска и тем паче. Настораживало лишь то, что это не походило на обряды вольных каменщиков. И раз совершил я-таки горькую оплошность, за которую едва жестоко не поплатился. После путешествия с адмиралом Сенявиным в Портсмут, как и прежде, исполнил я своё задание, но по приезду не поспешил с отчётом. Минул год или полтора, и уж было совсем забыл я о том деле, как обнаружил у себя письмо с требованием объяснений. Оно поначалу показалось мне вызывающим розыгрышем, и я оставил его без ответа, но вскоре ко мне заявился человек, серьёзность намерений которого озадачила меня, если не сказать, испугала. Крепкий старик с твёрдым взглядом и наружностью греческого героя изложил мне свои подозрения и потребовал отчёта: где книга, которую я раздобыл. Я пробовал перечислять множество привезённых раритетов, даже зазвал к своим шкафам, где хранил их, но довольно быстро осознал, что он не шутит и готов для начала пустить в ход трость, в которой угадывал я полпуда веса. Но главное не то: было в нем нечто, что говорило о праве требовать. И ещё он знал название: «Monas hierogliphica» Джона Ди, издание тысяча пятьсот шестьдесят четвёртого года. С трудом отделался я от него и сразу бросился к Бенкендорфу, не как к начальнику Третьего Отделения, но как к брату… бывшему, конечно, брату по ложе «Соединённых друзей». Тот выслушал меня внимательно и назначил следствие, но старика будто след простыл; при расставании обещал он, что найдёт меня сам. Пожалуй, с месяц всё было покойно, но раз увидел я его на Невском. Окно остановившейся неподалёку кареты – такие берут внаём – открылось, и оттуда показалось его голова. Он глядел не на меня, а совсем в другую сторону, но лицо это исчезло тогда лишь, когда, кажется, он убедился, что я увидел его. Мне передали письмо с настоятельной рекомендацией описать свою поездку в путевых заметках, и таким образом успокоить нежданных соперников, кои не могли наверное знать о моих находках, а действовали более наугад, в расчёте на то, что я проговорюсь из страха.

– И поездка сюда произведена вами словно бы в оплату того долга, что избавили вас от тех забот, – кончил за него я утвердительно, так, что он и не возразил.

Норов был не прочь остаться хотя бы на два ещё дня, дабы разведать мои раскопки тщательнее, но я отговорился срочными делами в Дамьяте, Александрии, Каире. Он и на это предложил мне оставить с ним Прохора или кого-либо ещё, с кем он мог бы обозреть окрестности находки, но и тут не преуспел. Я ответил, что нуждаюсь в своих людях, а оставлять Норова одного чревато опасностями разного свойства. Конечно, это не было чистой ложью: за час до того Хлебников отозвал меня и сказал, что надо спешить, мол, рыбаки уже ворчат и грозятся порушить ваше разрытие.

Завтрак прошёл сухо, хотя в напитках и блюдах недостатка не имелось, помогли мне спровадить неуместного гостя двое арабов, подосланных Прохором и начавших бойкими руками перед нашими с Норовым носами объяснять необходимость неотложного моего присутствия где-то в отдалении.

– Что ж, Авраам Сергеевич, желаю вам доброго пути, – лицемерно улыбнулся я ему глаза в глаза.

Тёплых объятий не получилось, я дал им провожатого до ближайшего колодца, на деле желая лишь убедиться, что посланник не потревожит меня более.

Путь по бывшему дну озера до дамбы, на которую так желал вскарабкаться мой незваный гость, занял у нас менее часа. С насыпи открывалось престранное зрелище: в полуверсте одиноким зубом торчала колонна, оставшаяся от какого-то храма, затопленного ещё в незапамятные времена, кольцо песка и камней вокруг неё в полсотни футов позволяло не замочить ног внутри рукотворного кратера. Лошади остались по ту сторону дамбы под присмотром погонщиков, принявшихся тут же сооружать постой. Погрузив в лодку припасы и фонари, вдвоём с Прохором отчалили мы туда, где плавно качались рычаги большого насоса, отводя воду из подземелья.

Шестеро самых смышлёных работников надзирали за механизмами, изредка и беззлобно подстёгивая лошака, вращавшего колёса. Другое животное, фыркая и трепеща ушами, только что сменившееся, кормилось у корытца. Не только дно этого странного цирка, но и ступени на сажень в глубину освободились от воды, и пока она продолжала убывать, я первым делом отправился разглядывать сохранившиеся на камнях эпиграфы, которые большой щёткой очищал от наслоений один из работников.

К вечеру лаз зиял негостеприимной пустотой, и свет факелов не достигал дна. Прежде чем погаснуть в луже воды, спущенная на бечёвке лампа успела прояснить, что ходить там уже можно, да и насос принялся выдавать вместо ровного потока хлюпающие плевки вперемешку с грязью. Я велел Прохору спускаться следом за мной, но, всегда такой отважный, тут он воспротивился наотрез. Пробовал он не без усердия отговорить и меня, и во всегдашних его словах о нечисти не чувствовал я на сей раз и малой доли шутки. Мне удалось уговорить его только спуститься до края света и разматывать моток верёвки, которую я обмотал вокруг своего пояса на случай, если огонь не удастся мне сохранить.

Более по звуку, пока мои глаза привыкали к тусклому свету масляного фонаря, обнаружил я конец сопящей трубы, кожаную кишку которой потрудился переложить на более глубокое место. Постепенно взору моему открывался, словно проступая из мрака, зал с высокими сводами, где мокрые стены и пол покрывали лишь незначительные наслоения, вызванные воздействием озёрных вод. Сапоги мои, впрочем, вязли при каждом шаге и норовили оставить насовсем мои ноги, так что приходилось ступать наугад, и переносить вес тела на одну ступню постепенно, одновременно вытягивая другую. Освоение странного сего аллюра отняло у меня немало времени, впрочем, я не спешил, ощущая себя неуютно в подводном подземелье. По мере продвижения я начинал слышать дальний шум льющихся струй, ибо камни свода не прилегали друг к другу настолько, чтобы вода не могла отыскать для себя щели. Однако же по всему выходило, что объем откачиваемой насосом воды превышал приток, и это давало добрую надежду на то, что мне удастся осмотреть желаемое без особенных помех.

Искомое обнаружил я спустя час, первый же удар оказался на удивление удачен, и вскоре уже кусок огромного каменного жертвенника с рунами, напоминавшими письмена Арачинских валунов, я полоскал в мутной воде. Удар за ударом наносил я, разгоняя свой страх и беспокойство, работа целиком захватила меня. Неожиданно верхняя плита с душераздирающим грохотом, напоминающим выстрел, раскололась и обрушилась внутрь постамента, увлёкши за собой лампу. Огромный куб древнего алтаря, мнившийся мне монолитом, оказался сложенным наподобие короба, и на перекошенных обломках провалившейся плиты сейчас горел чудом не потухший фитиль, освещая в дрожащей воде странный цилиндр. Но не только блеск чистого золота из-под вековой коросты говорил о его необыкновенной ценности: куда как важнее для меня, соскоблив чёрный слой, было обнаружить множество знаков, коими испещрялась его поверхность. Предмет сей, назначение которого оставалось неясным: царственный жезл или ритуальный молитвослов шестью фунтами своего веса словно придавал материальной значительности несомым им писаниям.