Она радовалась, что я не умерла, но, как мне показалось, еще больше она радовалась тому, что не помогала мне остаться в живых.

Тем утром мы разбили лагерь на приличном удалении от дороги. Туманный мальчик споткнулся, когда вылезал из саней, а выбравшись, остался стоять, держась за борт и склонив голову. Двалия насупила брови, но потом заметила, что я смотрю на нее, и изобразила на лице материнскую заботу.

– Пойдем, Виндлайер. Не так уж это было и тяжело, верно? И мы облегчали тебе работу, как только могли. Однако ехать через необжитые места было бы слишком долго. Ты должен собрать всю свою решимость и не отступать. Нам необходимо вернуться на корабль как можно скорее, пока твоя старая работа не развеялась. Пойдем. Может быть, сегодня на ужин у тебя будет кусочек мяса.

Он кивнул, – казалось, его голова стала тяжелым камнем, а шея сделана из тростника. Двалия со вздохом протянула ему руку, и Виндлайер вцепился в нее. Далия отвела его к костру, разведенному другими небелами, и велела сложить в несколько раз меховую шкуру, чтобы Виндлайер мог сесть. Все утро он не делал ничего по хозяйству, а только посидел немного у огня и рано ушел в шатер.

В тот день мы с Шун спали, обнявшись крепче обычного. Я все еще была слишком слаба, чтобы подолгу бодрствовать, но заметила, что она съела не так уж много коричневой похлебки, чтобы провалиться в сон. Шун притворялась спящей, обхватив меня одной рукой, словно боялась, что меня отберут у нее.

Я проснулась уже в сумерках. Все тело чесалось. Я попыталась почесать кожу, но большого облегчения это не принесло. Когда лагерь зашевелился и мы вышли к кострам, Шун посмотрела на меня и отстранилась:

– Что с тобой?

Я как раз чесала щеку. Опустив руку, я увидела, что к пальцам пристали хлопья белой кожи.

– Не знаю! – воскликнула я.

Меня все еще мучила слабость после болезни. Я расплакалась. Шун устало вздохнула, сокрушаясь о моей бестолковости, но тут ко мне подскочила Двалия.

– Глупенький, – сказала она. – Ты сбрасываешь старую кожу. Вот и все. Ты продвинулся на шаг по своему пути. Дай-ка я посмотрю на тебя.

Схватив за рукав, она заставила меня повернуться к огню, задрала рукав моей шубы, потом манжету рубашки. Ногти у нее были круглые и чистые. Она небрежно поскребла мою руку и отряхнула полоски отшелушившийся кожи с пальцев. Потом наклонилась, чтобы разглядеть мою новую кожу.

– Но это неправильно! – воскликнула она. – И запоздало зажала себе рот.

– Что неправильно? – испугалась я.

– Что ты сказал, милый? Тебя что-то тревожит? – Ее голос был полон заботы.

– Ты сказала: «Это неправильно». Что неправильно?

Ее брови сошлись над переносицей, но голос аж сочился нежностью:

– Что ты, милый, я ничего не говорила. Тебе кажется, будто что-то не так?

Я посмотрела на участок кожи, который она отчистила.

– Я становлюсь белым. Как покойник.

При этом я чуть было не сказала: «Как посланница», но прикусила язык и постаралась не расплакаться. Я сказала слишком много. Это плохо, они должны думать, что я маленькая и глупая.

– А ему снились сны во время изменения? – спросил небел с узким лицом, и Двалия ожгла его таким взглядом, что он резко втянул воздух, будто его ударили по щеке, и виновато потупился.

Алария, сидевшая рядом с ним, отодвинулась.

Они все смотрели на меня и ждали, что я отвечу. Даже Двалия.

– Ничего не снилось, – тихо сказала я и заметила, как у нее в глазах промелькнуло удивление. – Ничего интересного, – поправилась я. – Всякие глупости.

Надеясь, что убедительно изобразила несмышленыша, я тихонько вздохнула и присела на бревно, служившее лавкой. Одисса тут же подошла и села рядом.

Я смотрела в огонь, прислушиваясь к треску пламени. Никто не проронил ни слова, но я отчетливо ощущала, как им хочется, чтобы я сказала что-нибудь еще. Я молчала. Двалия негромко хмыкнула и отошла от костра. На меня вдруг навалилась страшная усталость. Я ссутулилась, поставив локти на колени, и спрятала лицо в ладонях. Мне хотелось, чтобы пришел Ревел, взял меня на руки и отнес туда, где тепло.

Но Ревел мертв.

Я подумала об отце. Переживает ли он, что меня похитили? Придет ли он, чтобы спасти меня?

Я здесь, – сказал Волк-Отец. – Я всегда с тобой.

Другой мой отец.

Мы с ним одно.

– Шейзим?

Меня подташнивало. Я медленно подняла голову. Рядом со мной на корточках сидела Двалия. Я ничего не сказала.

– Смотри, что я принесла тебе, шейзим. – И она протянула мне что-то прямоугольное, обернутое яркой тканью.

Я непонимающе уставилась на подарок. Тогда Двалия открыла его, и внутри оказались страницы плотной кремовой бумаги. Это была книга, не безыскусная амбарная книга, какую мне подарил отец, а чудесная книга в нарядном тканом переплете. Она так и просилась в руки.

Опасность! – пронеслось в голове предостережение Волка-Отца. Я замерла.

– И вот, – добавила Двалия, протянув мне нечто вроде пера, только сделанного из серебра. – А еще у меня есть чернила, синие, как летнее небо. Не хочешь попробовать?

Я попыталась снова заговорить голосом маленького ребенка:

– Как попробовать? Зачем это?

Смятение на миг отразилось на ее лице.

– Бумага нужна, чтобы писать на ней пером. Записывать твои сны. Твои важные сны.

– Я не умею писать, – сказала я и затаила дыхание в надежде, что эта ложь спасет меня.

– Не умеешь… – Двалия осеклась на полуслове, потом изобразила самую ласковую из своих улыбок. – Это ничего, шейзим. Когда мы вернемся в Клеррес, тебя научат. А пока можешь рассказывать сны мне, и я буду записывать их за тебя…

Меня охватило искушение. Рассказать сон, в котором волк рвал в клочья белых кроликов. Или как человек с огромным боевым топором рубил головы кишащим белым змеям.

НЕТ. – Волк-Отец был непреклонен. И добавил беззвучным шелестом понимания: – Не дразни другого хищника, пока твоя стая не собралась, чтобы разорвать его на куски. Будь маленькой и неподвижной, волчонок.

– Не помню я никаких снов.

Я почесала лицо, посмотрела на чешуйки кожи, оставшиеся на пальцах, вытерла руку об одежду и принялась ковырять в носу. Наконец Двалия разочарованно вздохнула и ушла, забрав книгу и перо с собой. Я достала палец из носа, внимательно изучила добычу и сунула в рот. Одисса брезгливо отодвинулась. Я не позволила себе улыбнуться.

Существует семьдесят семь способов использовать части драконьих тел для исцеления и еще пятьдесят два неподтвержденных. Семьдесят семь применений перечислены в свитке под названием «Целительные снадобья Трифтона, убийцы драконов». Этот манускрипт неимоверной древности дошел до нас, много раз переведенный с языка на язык, так что семнадцать из описаний снадобий в результате утратили всякий смысл. Например, там говорится, что «нижние драконьи чешуи, будучи приложены к яблоку, проясняют угли в глазах девы». Однако, каковы бы ни были ошибки перевода, автор перечня дал каждому снадобью название и, по-видимому, привел свидетельство тех, кто опробовал его в деле и получил желаемый результат.