– Кока, вмажь им!

– Кока, сильно не бей! Десяток положишь – остальные сами свалят!

– Ща! – Кока блестел золотыми фиксами, наслаждаясь всеобщим вниманием. – Ща, козелки-моргалики, клыки вам поснимаю! Ща ардюшник весь урою! Налью вам, как богатым, писуны ментовские! Вот те «борьба с преступностью»! – Он с размаху ударил в лицо первого подбежавшего солдата, и тот рухнул на землю. – Вот те «мясная»! – Второй ард не успел даже взмахнуть рукой. – Вот те...

Сразу четыре дубинки опустились на голову Коки и проломили ее, как целлулоидный шарик. Молчаливая, сопящая черная орда пронеслась по телу Коки, размазав его по асфальту. И врубилась в толпу качков. Солдат Армии Добра было больше, но братва превосходила вчерашних подростков по бойцовским качествам неизмеримо. Впрочем, трудно было сказать, кто одержит верх в этой бурлящей массе. Кастеты, дубинки, ножи – ничто не оставалось без дела в хрипящем ненавистью месиве.

* * *

– Вот, значит, как, – медленно протянул Избач. – Вот для чего, значит, ты нас позвал, Крот. Хвост ты нам приделал. Ментягу на нас навел... Нехорошо, брат. Нехорошо...

– Бача, не бухти. – Крот напряженно глядел сквозь лобовое стекло. Кулаки его мучительно чесались от желания вылететь из машины и убить, убить, убить пару-тройку сучонков Ираклия. Он вспомнил бунт на Замаевской зоне – крики, выстрелы, тупые удары, лай собак, хриплое пыхтение и лужи крови. Черной ночной крови. Нет, тогда ему не было так страшно, как сейчас. Жуткий, выворачивающий мозги ужас накатил на него. И он знал только один способ преодолеть его – смешаться с этой толпой и бить, бить, бить...

– Крот, слышь? – Избач цедил слова сквозь зубы. – Я слыхал, что ты ссучился? Что с легавыми ля-ля ведешь? Что ж ты делаешь, стукач?

– За слова свои отвечаешь? – Крот резко повернулся к Избачу и почувствовал, как в живот его уперся ствол. Избач выразительно щелкнул предохранителем.

– Мои слова при мне. А вот ты, с-сукадла фараонская, сейчас за все ответишь. Не дергайся, фигарь. Одно только скажи. Ты ведь вроде как другом мне был! Я хоть раз тебя предал? За что же ты меня так? Ну ладно, своих людей ты подставил, иуда. А моих-то фартовых за что заложил? Своих мало показалось? Выслужиться захотел? Они на пырло за тебя пошли, а теперь порешат их всех на месте.

– Не крути понты, Бача. – Крот старался говорить спокойно, забыть о пистолете, засевшем в его ребрах. – С ментой я связан не больше тебя. Не в них дело. Ты сам знаешь, кто сейчас над легавыми паханит. Ирокез. Все прибрал к рукам. Я хочу выманить Ирокеза. У меня человек на стороне сидит. Киллер. Как Ирокез здесь засветится – он берет его на мушку. И мочит. Без Ирокеза вся эта орда – так, стадо лапшовое...

– Уши мне не топчи, а? – усмехнулся Избач. – Где он, Ирокез-то твой? С таким, как ты, стукачом разговаривать – и то в падлу будет! Вылазь из машины!

– Да ты что, Бача?

– Вылазь, сказал!!! Тварюга! Не хочу машину гадить твоей сучьей кровью!

– Ладно, ладно... – Крот медленно отодвинулся, щелкнул ручкой дверцы. Примирительно поднял руки. И обрушил их на круглую лысую голову Избача.

Он не услышал выстрела. Просто его выкинуло из машины. Он лежал на снегу, хватая ртом воздух. Раскаленный свинец тек по его кишкам, вдох застрял посередине глотки. Крот провел рукой по животу, и пальцы его стали липкими.

Он попытался встать, опираясь рукой о землю, и упал. Снова попытался выпрямить ноги, ставшие вдруг чужими, и снова ткнулся носом в снег. Поднял голову – из машины, шатаясь, вылез полуоглушенный Избач, пистолет в его руках прыгая, непослушно вилял дулом.

– Бача, – прохрипел Крот, выплюнув сгусток крови. – Ты, козел, брось пушку...

Вспышка – последнее, что увидел в своей жизни Крот. Он опрокинулся на спину, и брезгливая гримаса закостенела на его лице. Кровавое пятно медленно поползло по снегу, превращая его в алую губку.

– Крота убили, – вздохнул Демид. – Предупреждал же я его: не суйся! Хотя это не имело никакого смысла. Он дерьмово осуществил свою дерьмовую карму. Может быть, в следующей жизни он превратится в настоящего крота, будет рыть землю, жрать червей и отмолит свои грехи у Господа?

– Тебе не жалко Крота? – спросила Лека.

– Нет.

– А мне жалко. Не знаю почему. Он, конечно, гадил тебе много раз. Но все же и помог.

– Мне детишек жалко. Ардов.

– Ардов?! – Лека взорвалась. – Да чего их жалеть-то, фашистов этих? Это же нелюди! Зверье!

– Это люди, Лека! ЛЮДИ! Вспомни, что говорил Ираклий, когда выступал по телевизору: «Моя аудитория – морально неиспорченная часть общества, люди, которые тянутся к Добру». Понимаешь, это действительно были хорошие ребята. Умные и глупые, смешливые и унылые, со своими комплексами и несбывшимися надеждами. Но чистые душой! В этом, наверное, состоял особый смысл для Духа Тьмы – он не любит второй сорт! Он берет самое лучшее. И превращает в полное дерьмо. Вспомни Табунщика – как он уродовал ребятишек. Агей – прицепился к милой, доброй, набожной Янке и превратил ее в ведьму. Это – характерный почерк...

– И что же с ними будет теперь?

– Не знаю... Хотелось бы верить, что, когда Ираклий будет устранен, они вернутся к нормальному существованию. Может быть, сейчас они находятся под воздействием гипноза, и, когда источник зомбирующего влияния исчезнет, они снова станут обычными людьми. Хочется верить... Но боюсь, что это не так. Ты сама прекрасно знаешь, что никакое вторжение в человеческую душу не проходит бесследно. Увы, все, что я пока могу сделать, – это постараться вышибить Абаси из тела Ираклия.

– Убить Ирокеза, проще говоря.

– Да.

– Думаешь, получится?

– Надеюсь.

Они стояли в ста шагах от площадки, на которой развернулось побоище. Рассмотреть там что-либо было трудно без бинокля, оснащенного прибором ночного видения. Но Демид не нуждался в таком приборе. В темноте он видел лучше, чем днем, когда его раздражал яркий свет солнца.

Выглядели Лека и Дема весьма экстравагантно. Дик раздобыл откуда-то костюмы полярников – по его утверждению, такие носили в Антарктиде. Меховые штаны и куртки, унты выше колена, огромные лохматые шапки с ушами, завязанными под подбородком. Кроме того, прилагалась шерстяная трикотажная тряпочка, закрывающая лицо до глаз. Романтика романтикой, но когда Лека увидела этот мохнатый прикид, она сразу поняла, что сварится в нем живьем. Дик заставил ее влезть во все это безобразие только после длительной ругани. Правда, теперь, когда они уже больше часа стояли в полной тьме по колено в снегу, боясь пошевелиться, она поняла, что в чем-то он был прав. Во всяком случае, особой жары она не ощущала. Кроме того, им предстояло прорубаться через толпу дерущихся насмерть людей, и Лека понимала, что толстая меховая шкура, усиленная жилетом из пуленепробиваемого пластика, окажется совсем нелишней, если кто-то вздумает угостить ее дубинкой или, хуже того, ножом. Нет, молодец все-таки Дик! Голова у него на месте.