пыли покинутых, засыпанных песками храмов. Он забыт много столетий назад. В Египте он охранялся, был известен в Уре халдеев и на Индостане, где еще находят тела умерших и выкапывают из заброшенных могил. Древние индусы называли такие трупы рактавья — «семя крови». Подходящее название, Ловелас, потому что линия по крови взращивалась и охранялась священнослужителями из поколения в поколение, чтобы кровь каждого родителя служила семенем крови ребенка. Эти линии давно вымерли, и, хотя они были царствующими, их могилы иногда удается обнаружить нетронутыми и продать тем, кто в состоянии оценить их по достоинству.

Паша сделал жест в направлении окон и нескончаемого множества мачт, растянувшегося до самых дальних подступов к докам.

— Вот почему, — прошептал он, — я жду удачи в Амстердаме, на этом громадном рынке мира, где рано или поздно можно купить все что угодно.

Роберт молча сидел на корточках, уставившись на ряд бутылок с кусками иссушенной плоти. Потом отвернулся от них и снова посмотрел в измученные болью глаза Паши.

— А с какой целью, — зашептал он, медленно выговаривая слова, — взращивалось это «семя крови»?

— Чтобы служить талисманом и противоядием.

— Против чего?

— Вы не догадываетесь?

— Скажите мне.

Паша вздохнул и долго молча смотрел на луну.

— У него много имен, — негромко заговорил он наконец. — В древние времена жрецы называли его Сетом, Духом Тьмы, который обитал в пустынях и властвовал над обжигающими ветрами ночи. Мы, мусульмане, называем его теперь Азраилом, ангелом Смерти. В вашей религии у него тоже есть имена, но не требуйте, чтобы я все их вам перечислил.

— Значит, он и в самом деле… — у Роберта захватило дух, и он заставил себя сдержаться. — В самом деле тот, о ком твердила Маркиза?

— Владыка ада? — Паша рассмеялся и пожал плечами. — Правда в том, что он носит свой ад с собой, ибо он зло, Ловелас, зло смертельное и почти непреодолимое, лежащее за пределами понимания. И все же…

Он сделал паузу, но едва заметная улыбка дрожала на его губах.

— И все же мы должны смотреть правде в глаза: он не божество.

— Что позволяет вам это утверждать?

Паша показал на мумие и спросил:

— Мыслимо ли удержать божество взаперти с помощью настоя плоти в вине?

Роберт бросил на него взгляд, внезапно вспыхнувший лихорадочной надеждой.

— И что еще? — прошептал он. — Должно быть что-то большее. Пожалуйста. Я должен знать, потому что поклялся уничтожить его.

Какое-то мгновение Паша сверлил его взглядом, потом стал смеяться, и Роберт ощутил приступ гнева, смешанного с отчаянием.

— Мои помыслы так презренны? — спросил он.

— Ваши помыслы не презренны, — ответил Паша, — но, вероятнее всего, чрезмерны.

Он потянулся за ножом, потом распахнул халат, обнажил грудь и провел по ней лезвием. Проступила тонкая полоска жидкости, водянистой и прозрачной, совершенно не похожей на кровь, хотя она и была красноватого цвета.

— Моя кровь, — прошептал Паша, — была когда-то темно-рубиновой и безмерно густой, потому что я был… остаюсь и сейчас самым могущественным среди подобных мне существ. И что вы видите?

Он прикоснулся пальцем к ране и поднял его вверх.

— Я был жестоко изранен, — невнятно прошептал он, словно говорил сам с собой, потом посмотрел на лорда Рочестера. — Вы помните, милорд, каким я был, когда вы нашли меня на дороге? Разве не был я почти трупом?

Лорд Рочестер подтвердил его слова, слегка склонив голову:

— Вы тогда действительно походили на мешок с костями.

Паша горько улыбнулся, еще раз ткнул пальцем в рану и снова поднял его к звездам.

— Я тоже, — тихо заговорил он, — как и вы, Ловелас, искал способ одолеть Азраила, даже, как видите, сразился с ним. И все это время, пока я лежал едва живой после нашей страшной схватки, меня не покидала надежда, пусть даже пустая, что умереть должен был мой враг, а не я.

Он задумчиво облизнул кончик пальца и сказал:

— А потом пришло письмо от лорда Рочестера, в котором он сообщил мне, что познакомился с вами.

Он сделал паузу, и его глаза стали расширяться. Они разгорались ярким пламенем, и Роберт внезапно почувствовал, что взгляд Паши рыщет в глубинах его разума, слой за слоем разгоняет огнями глаз темноту его памяти. Он увидел образ матери, которую пожирали языки пламени. Потом отца, вертевшегося и раскачивавшегося под напором ветра на веревке, перекинутой через перемычку между двумя камнями, медленно истекавшего последними каплями крови, которые с глухим стуком падали то там, то здесь на землю. Роберт внезапно вскрикнул и прикрыл руками глаза, вообразив, что перед ним воочию возникло исчадие ада, обретавшее форму, по мере того как с него сползала плавившаяся оболочка плоти. Возникшая фигура искала его, тянулась к нему, норовила заморозить насмерть. Он истошно завопил… Его снова пронзила боль в животе, словно в него вонзился осколок льда… Потом он почувствовал, что к его губам, как и в прошлый раз, приложили бутылку.

Он выпил мумие, и боль в желудке стала утихать, но продолжалась в крови подобно отголоскам пронизывающего холода. Роберт открыл глаза. Возле него на коленях стоял лорд Рочестер. Паша опустил веки так, что они почти полностью скрывали глаза.

Роберт поднялся на ноги.

— Вы покидаете нас? — прошептал Паша.

— Если нет надежды, — ответил Роберт, — то я не вижу смысла оставаться.

— Я не говорил, что надежды нет.

— Вы сами подтвердили, что не смогли его уничтожить.

Паша почти незаметно передернул плечами.

— Уничтожить, вероятно, не смог. Но изувечил, Ловелас, изувечил до почти полного уничтожения.

— Нет, — возразил Роберт, решительно тряхнув головой. — Я видел его посреди камней. Он пришел в себя, совершенно восстановился. Какие бы раны вы ему когда-то ни нанесли, все они уже полностью залечены.

— Не полностью, нет, еще нет.

— Я говорю вам, что видел его.

— А я говорю вам, что, если бы он больше не страдал от ран, вся ваша страна и все, что расположено вблизи нее, уже тонуло бы в океане крови, а оставшиеся в живых только глядели бы на эту резню, причитая, что пришло время вселенской погибели, наступил Апокалипсис. Так что, прошу вас, сядьте на ваше место.

Паша сопроводил свои слова жестом руки, но стал задыхаться от нового приступа боли, однако успел добавить:

— Я должен многое вам рассказать.

Боль заставила его согнуться вдвое. Он не смог произнести больше ни слова. Когда ему подали бутылку с мумие, он не отрывался от нее, пока не осушил до последней капли.

Наконец он лег на спину и закрыл глаза. В комнате воцарилась тишина, такая же тяжелая, как ароматы клубившегося ладана.

— Дело не в слабости, —