Я сказала:

– Это был блестящий успех.

– Фью… – Он засвистел. – До сих пор я не замечал у вас склонности к парадоксам. А где Андрей?

Митя сказал это с таким выражением, как будто не прошло и десяти минут, как он расстался с Андреем.

– Андрей? Он в Ленинграде?

– Как, вы не знаете?

– Почему же он не сообщил, что приедет?

– Понятия не имею! Да он здесь где-нибудь! Мы условились встретиться после доклада.

Сейчас я увижу Андрея! Это было так, словно я своей рукой мгновенно приоткрыла сердце, заглянула и поскорее отвернулась, чтобы не видеть всей той путаницы противоречивых чувств, которыми было полно мое сердце.

– Куда же он девался, не пойму, – оглядываясь, говорил между тем Митя. – Мы только что поздоровались, и Николай Васильевич объявил мой доклад. Я ничего толком и спросить не успел! Даже не знаю, где он остановился. Он спрашивал о вас, – вдруг вспомнил Митя. – Я же ему сказал, что вы на съезде, даже показал вашу записку. Неужели он не подошел к вам?

– Нет.

Я прошла вперед.

Митя догнал меня – это было на лестнице – и заглянул в лицо:

– Вы что-то скрываете от меня?

– Да нет же!

– Ну так он ждет нас в вестибюле!

Но в вестибюле было пусто. Только Машка, стоявшая перед зеркалом, небрежно накинула макинтош на плечо и вышла, послав мне равнодушно-пренебрежительный взгляд.

– Ну, значит, он пошел прямо ко мне, – сказал Митя. – Он знает, что я живу в «Европейской».

Было еще совсем светло, когда мы вышли из Филармонии. Давно пора было кончиться белым ночам, и коренные ленинградцы считали, что они уже кончились. Но на улицах был еще неопределенный, рассеянный свет белых ночей, всегда казавшийся мне каким-то тревожным.

– Он очень похудел, вот что меня огорчило! Глаза огромные, шея тонкая, ежик торчит! Мне показалось, что он чем-то расстроен. Я спросил, и он ответил, что нет.

У подъезда «Европейской» стояли, громко разговаривая, врачи; один из них окликнул Митю, он отозвался, но не остановился, показав очень вежливо, что он не один.

– Простите, Танечка, я подойду к портье.

Портье сказал, что Митю спрашивали, но давно, днем, часа в четыре.

– Что за вздор! Куда же пропал Андрей?

– Может быть, он ищет вас в номере?

– Да нет же. Ключ у портье.

– Так, может быть, он зашел…

Митя сумрачно посмотрел на меня.

– Тоже нет. Она уехала в Москву, – не называя Глафиру Сергеевну, резко сказал он. – Ну что ж, подождем. Выпьем кофе.

Мы зашли в ресторан. Ничего особенного не было в том, что Андрей по какой-то причине, которая окажется, вероятно, совершенно ничтожной, ушел из Филармонии, не дождавшись брата. Но он не подошел ко мне – вот это было действительно странно.

– Знаете, какой у вас вид? – Митя сложил кулаки, как трубу. – Как будто вас приговорили к расстрелу. Какая вы милая! Вы так волнуетесь за Андрея? Вот я ему расскажу! А я выпил кофе и успокоился. Еще два стакана! – сказал он официантке.

– Спасибо, не хочу.

– Выпейте!

– Не могу, Дмитрий Дмитрич.

– Ну что ж, тогда один. – (Официантка ушла.) – У меня всегда появляется волчий аппетит от волнения. Нет, вот у вас какой вид, – сказал неожиданно Митя, – как будто вы прекрасно знаете, где он!

Это было сказано как раз в ту минуту, когда я подумала, что, может быть, мы с Андреем случайно разошлись в Филармонии и он поехал ко мне. Неудивительно, что я покраснела.

– Нет, не знаю. Но мне пора. Может быть, вы проводите меня, Дмитрий Дмитрич? Кстати, мы спросим, не заходил ли Андрей ко мне в общежитие.

Это нужно было сделать давным-давно – рассказать Мите о том, что произошло в Анзерском посаде. Это нужно было сделать в первый день, в первую минуту, когда я увидела Митю. Мне не пришлось бы теперь объяснять, почему Андрей не мог не заехать ко мне. «Так сделай это сейчас», – мысленно убеждала я себя. «Сейчас? Ни за что!»

И все время, пока мы ехали на вечернем, быстром трамвае и говорили о Митином докладе и смотрели на Неву, по которой не плыл, а как бы влачился туман, на баржи, которые, едва вырисовываясь, тоже как бы влачились в тумане, – все время мне думалось: «Сказать или нет?»

Было уже без четверти девять, когда мы пришли в общежитие. Я разбудила швейцара, который крепко спал в кресле у дверей своей комнаты, и он сказал, что ко мне в пятом часу заходил «приличный молодой человек».

– А сейчас не заходил? Вечером?

– Нет.

Расстроенные, не зная, что делать, мы стояли в подъезде, и Митя собрался ехать к себе, когда швейцар вдруг вспомнил, что «приличный молодой человек» оставил записку. Кряхтя, он отправился в свою комнату и долго шарил там, роняя стулья и на кого-то сердясь. Потом вернулся с маленькой запиской в руке.

Таня, родная моя, как видишь, я – в Ленинграде. Твои соседки сказали, что ты на кафедре, а если не на кафедре – у Нины, а если не у Нины – у Лены Быстровой. В общем, если я тебя не найду, увидимся на съезде. Но до съезда еще четыре часа – чертовски много! Я привез тебе сто один подарок. Милая, дорогая, как я тосковал без