Кожа у нее на лице стала обычного цвета, волосы блестели после недавнего мытья, она просто излучала здоровье и молодость. Она выглядела намного лучше, чем я себя чувствовала, и это было поистине оскорбительно несправедливо. Как она могла так быстро прийти в себя?

– Думаешь, это было пищевое отравление?

Эшли пожала плечами, глядя на меня из-под длинных ресниц. Я гадала, не подозревает ли она чего-то.

– Кто знает? Тело порой – настоящая тайна, верно?

– Что ж, я рада, что тебе так быстро стало лучше. А нам тебя за ужином не хватало.

– Майкл мне сказал, как вы прекрасно провели время. Мне ужасно обидно было пропустить ужин. Надеюсь, ты сможешь что-то такое устроить еще раз.

Я посмотрела за ее плечо, в сторону домика смотрителя. Придет ли Майкл ко мне один? Я должна была придумать для него причину вернуться, чтобы побыть с ним наедине.

– Завтра, – сказала я.

Эшли улыбнулась:

– Послушай, можно мне войти?

Я растерялась. Я не была уверена, что мне хочется оставаться с этой женщиной с глазу на глаз. Я подумала о спрятанном под подушкой пистолете.

– Заходи. Я только схожу переоденусь.

– О, пожалуйста, не переживай и не делай этого ради меня! Просто мне нужно с тобой кое о чем поговорить.

Выброс адреналина.

«Погоди… Уж не собирается ли она признаться мне, кто она на самом деле такая?»

Я открыла дверь полностью и пригласила Эшли войти. Она сняла ботинки и остановилась около задней двери. С ее куртки капала вода.

Она обвела взглядом беспорядок в кухне:

– Похоже, вы вчера неплохо повеселились. Сколько же бутылок вина вы выпили после моего ухода? Майкл пришел жутко пьяный. Теперь я понимаю почему.

Значит, она ревнует. Еще бы.

– Утром должна была прийти уборщица и навести тут порядок, но она пока не появилась. Заносы не дают проехать сюда. А я просто еще не добралась до посуды.

Я взяла ближайший винный бокал и подвинула его к раковине.

Эшли смотрела на меня с едва заметной улыбкой, словно бы понимая, что я вовсе не собираюсь мыть всю эту гору посуды сама.

– Пожалуй, пришлю Майкла мыть посуду, – сказала Эшли. – Он ведь участвовал в создании этого беспорядка, так пусть поможет тебе.

Я протестующе покачала головой, хотя втайне подумала: «О, пожалуйста, сделай так, чтобы мы снова оказались наедине». Голова у меня жутко болела. Казалось, кто-то горячими щипцами вынимал у меня куски мозга. Эшли, похоже, не особо переживала из-за Майкла. Так собиралась она признаваться или нет? А если признается, смогу я ее по-прежнему ненавидеть? Я плюхнулась на стул, прижала кончики пальцев к пульсирующему сосуду на виске и стала ждать.

Эшли села рядом со мной – так близко, что мы едва не соприкоснулись коленями. Она доверительно наклонилась ко мне, и я стала ждать от нее слов признания: «Мне нужно сказать тебе правду. Меня зовут не Эшли Смит».

– В общем, я не знаю, сказал ли тебе Майкл об этом вчера вечером… он порой так скрытничает… – Ее губы тронула едва заметная лукавая усмешка, и по этой усмешке я поняла, что никакого признания я не дождусь. – Он сделал мне предложение. Мы помолвлены.

Я словно ослепла. Красные пятна затуманили все поле зрения. Помолвлены? Почему он так поступил? Когда это произошло? И почему, почему она? Улыбка застыла на губах Эшли, она ждала моей реакции, и тут я поняла, что не отвечаю на ее слова слишком долго. С моих губ сорвалось писклявое восклицание:

– Потрясающе! Какая радость! Просто фантастика!

На самом деле для меня в этой новости никакой радости не было.

Но видимо, мои восторженные вопли подействовали на Эшли убедительно, потому что Эшли затараторила. Она говорила, говорила и говорила без конца. Рассказала мне, как Майкл встал на колени на ступеньках крыльца домика смотрителя, когда они смотрели на озеро в самый первый вечер, как только приехали сюда, и как он преподнес ей фамильное кольцо, доставшееся по наследству от бабушки, и как она вскрикнула от восторга. А потом Эшли стянула с руки вязаную перчатку и протянула ко мне руку. И я увидела его, ограненный в форме «подушечки» изумруд, окруженный бриллиантами. Судя по цвету, камень был не лучшего качества, но кольцо тем не менее было красивое.

Черт… Я опоздала. Она уже окрутила его.

Эшли продолжала болтать – насчет того, как она смущена, как ей неловко из-за того, какую кучу денег стоит это кольцо (вот ведь чушь собачья). Я почти не слушала ее, не спуская глаз с кольца, болтающегося на ее пальце. При этом я в отчаянии думала: «Ведь она ему даже не очень нравится! У них нет ничего общего. Ему нравлюсь я! Как же это могло случиться?!» А Эшли продолжала тараторить. Она сказала, что ужасно боится, что кольцо свалится у нее пальца, потому что великовато, и она ужасно боится его потерять, поэтому не могла бы я убрать его к себе в сейф?

– К себе в сейф?

Эшли кивнула.

Ну конечно, сейф у меня имелся. Он находился в библиотеке. Отец предпочитал там хранить свою «мелкую наличность». Именно так он назвал эти деньги в тот день, когда позвал в детстве меня в кабинет, открыл сейф и показал аккуратные пачки стодолларовых купюр: «Булочка, если тебе понадобятся наличные деньги, бери их вот тут. Здесь миллион долларов. На неотложные траты. А еще один миллион лежит в сейфе в доме на Ноб-Хилл».

«Но зачем мне такая куча денег? – подумала я тогда. – Разве я могу угодить в такие неприятности?»

А вот Бенни таскал из этого сейфа сотенные купюры, будто это была его личная копилка.

Теперь сейф, естественно, был пуст. Все, что в нем лежало, давным-давно исчезло, как и все прочие деньги Либлингов.

* * *

О, а ведь я еще не говорила об этом? О том, что я банкрот, что у меня нет ни пенни, что я разорена? И пусть внешность вас не обманывает. После смерти моего отца, когда доверенные лица засели вместе со мной за счета, я в ужасе обнаружила, что отец балансировал на грани банкротства. Похоже, еще до гибели моей матери он начал вкладывать свое состояние в неудачные проекты, в том числе в постройку гигантского казино на побережье Техаса. Это казино было смыто наводнением во время урагана. Имелись и карточные долги – отец играл в покер с миллионными ставками и проигрывал каждую неделю, судя по записям в черном гроссбухе, который я нашла в ящике его письменного стола. И тогда у меня премерзко засосало под ложечкой, и я вспомнила ссору родителей несколько лет назад. Я случайно услышала голос матери: «Твои пороки нас всех уничтожат! Женщины, карты… и кто знает, что еще ты от меня скрываешь!»

Трастовый фонд, на средства из которого жили мы с Бенни, почти опустел – его опустошали стоимость пребывания Бенни в частной клинике и мой стиль жизни на гребне волны Инстаграма. А поступлений в этот фонд не было никаких. Даже наши акции в «Liebling Group» мало что стоили теперь. Компания так и не оправилась после рецессии, ее долговая нагрузка выглядела устрашающе, а доли Либлингов были настолько порезаны и поделены между наследниками на протяжении поколений, что теперь каждая семья имела гроши. А мы с Бенни свои доли не могли продать, даже если бы захотели.