Это, собственно, уже никакие не иудеи, те преспокойно менялиодного своего Бога на множество прекрасных эллинских, вавилонских,американских, клали на свой язык и культуру, но, начиная с Моисея, через терниик звездам шла партия с единым Уставом, спаянная жесткой дисциплиной, ритуалами,ограничениями типа «Тебе этого нельзя, ты же – коммунист!» и верой в то, чтокогда-то построят это самое светлое будущее для всего человечества. Да-да,именно для всего, так в древнем уставе КП – Торе и записано.

Мудрые лидеры укрепили учение, привязав его к однойнациональности, тем самым добавив очень важную особенность: даже сейчас, когдамир вроде бы един, а как отчаянно народы сражаются за свой язык, свои обычаи,свою национальность! Казалось бы, какого хрена не отказаться от своих редкихязыков, не принять один, пусть тот же английский? Нет, курды умрут, но откурдского языка не отступятся. В Дагестане больше ста народов, у всех своиязыки, сотни лет живут в составе России, но пока что ни один народ не пожелалрасстаться с родным языком и каждый помнит, что он – кумык, авар, тат, лезгин,но никакой не русский… Так что привязка имортизма к определенному племени быламудрым шагом, это помогло сохранить учение, без этого давно бы погасло, и такедва-едва уцелевало в страшных бурях…

Но теперь, когда благодаря Интернету огни мгновеннозажигаются всюду по планете, было бы что зажечь, уже нет необходимостиограничиваться такими узкими рамками. Имортистом может и должен становитьсявсякий, кто духовное ставит выше телесного, кто следует по этому пути, не даваянечистым помыслам захватить власть.

Александра бесшумно внесла на подносе большую дымящуюсячашку с черным кофе, мои ноздри уже жадно втягивали взбадривающий аромат, аглаза пожирали два огромных расстегая.

– Я не слишком превысила свои полномочия? – спросилаАлександра.

– Не слишком, не слишком, – заверил я. – Еще какне слишком!.. Да ставь же быстрее, что у тебя за танцы!

Не дожидаясь, пока опустит поднос, ухватил чашку, пальцыобожгло, хлебнул, опалил губы, но стерпел, даже не зашипел.

– Задавая вопрос, – сказала она с улыбкой, –женщина обычно задает ответ. Кофе, господин президент, по вкусу, а сахар посовести… Надо сочетать приятное с еще более приятным!

– Ну, как тебе, – спросил я, – новая должность?

– Иногда счастье сваливается так неожиданно, что неуспеваешь отскочить в сторону, – ответила она с мягкой улыбкой. – Ктому же понятно, что если я нашла подкову, значит, кто-то ее откинул…

Я поглощал быстрыми глотками, в расстегай впился зубами,когда чашка опустела больше чем наполовину.

– Может быть, – спросила она с сомнением, – ещеодну принести? А утром, если проснетесь, примете еще одну… Это же вредно! Такоена ночь…

– Мне ничего не вредно, – заверил я.

Она покачала головой:

– А не лучше ли вам здесь… в соседней комнате, например,установить что-нибудь спортивное? Для здоровья?

Я отмахнулся:

– Если бы спорт улучшал здоровье, у каждого еврея дома былабы перекладина.

Она потупилась с нарочито удрученным видом.

– А правда, господин президент, что, заткнув женщину запояс, получаешь моральное удовлетворение, а если повезет, то еще и физическое?

– Не буди во мне зверя, – предостерег я, –особенно зайца! А то проснется и убежит. Я и так здесь как в лесу. Какие тамтренажеры?

Она сказала с улыбкой:

– Ваш предшественник любил повторять, что если проблемунельзя решить – ее следует проигнорировать. А если кажется, что все вокругпротив тебя, надо помнить: есть еще один решающий голос – голос президента.

Я кисло скривился:

– Счастливый… Игнорировал, игнорировал, а теперь они всеразом на мою голову… Знаешь, сделай еще одну чашку. Покрепче.

– С молоком?

– Нет.

– Тогда со сливками.

– Черный, – прорычал я.

– Хорошо-хорошо, – сказала она, отступая кдвери. – Но… самую маленькую.

И закрыла дверь раньше, чем я успел возразить. Горячий икрепкий кофе погнал кровь быстрее, мысли пошли выстраиваться ровнее,сцепливались во вполне логичные, хоть и абсурдные построения. Как сказано: «ЯБог всех обитателей мира, и все же связал Мое имя только с Израилем». Еврейскийнарод оказался особым образом противопоставлен всему остальному человечеству,как, к примеру, Коммунистическая партия со своим уставом и партийнойдисциплиной – остальному советскому народу. Принцип избрания в партию иудеев икоммунистов один и тот же: отбираются самые достойные, а остальные… остальные –просто люди, просто демократы. Раньше эти простолюди охотно уходили в эллинскость,еще раньше – в вавилонянство, а на самой заре предпочитали оставаться в Египте,вместо того чтобы начинать трудный путь через пустыню, а затем через ужеупомянутые тернии.

Тот же принцип дихотомии, принцип избрания, лежит в доктринеКоммунистической партии, и весь мир описывается в тех же принципах святого ибудничного. И так же точно, как в программе Компартии записано, что в будущемпридет эра коммунизма для всего человечества, так и иудаизм при всеймалочисленности из-за жестких требований, предъявляемых к человеку, твердит,что в будущем все больше людья будет прозревать от гнили демократизма иамериканского образа жизни, что будничный мир уступит святости, а тараспространится на весь мир. Конечно, святость будет иметь другие одежды,непривычные для Моисея и других имортистов того времени, но она будет, она ужепришла – мы зажигаем кувшин масла имортизма, которому гореть вечно!

Чашечку кофе, даже маленькую, что-то не несут. Вряд лизабыли, Александра не из тех, кто забудет даже мелочь, тем более – в первые женедели работы в новой должности, здесь скорее действует строгий наказ директораЦентра по охране здоровья президента. Охраняют, берегут, рекомендуют большеотдыхать и развлекаться. Несчастные нормальные хорошие люди! Не понимают еще,что работать не так скучно, как развлекаться… Но нам, презренным, большенравится до конца жизни находиться в детской песочнице! Самый несчастный излюдей тот, для кого в мире не оказалось работы, но это понять может толькоимортист. Как и то, что даже работа задаром лучше веселья.

Голова как чугунная, буквы и цифры на экране вижу все так жехорошо, но только руки стали почему-то великоваты, я все придвигался ипридвигался, пока не сообразил, что скоро вообще уткнусь носом в холоднуюповерхность люминесцентного экрана. На часах одиннадцать, это уже позднийвечер, плавно переходящий в ночь.

Встал, разминая затекшую спину, надо массажиста пригласитьдля разминания мышц, за предыдущим президентом целый штат врачей ходил… Всоседнем зале, к моему изумлению, сидели за столом Медведев, Шторх, Вертинский,а четвертый, Романовский, с сигарой в небрежно откинутой длани, уютнорасположился в глубоком кресле, рядом на изящном столике восемнадцатого векамассивная серебряная пепельница, украшена золотом, тоже что-то антикварное, но стряхивалтуда пепел с такой небрежностью, словно она из глины, а вот он – сам царьМидас…