– Ночкой его сразу взяли немцы и прочь потихоньку увезли, рассказав только князю Конраду.

– Умершего или живого? – спросил Иво.

Сончек покивал головой.

– Кто его знает? У них душа крепко сидит, может, и живой, потому что двигался, когда его несли.

На это слово живой Мшщуй задвигался и невольно схватился за меч, точно хотел идти его добивать. Епископ страшным голосом крикнул ему:

– Брось этот отвратительный меч, потому что погибнешь и ты от него.

Едва сказав это пророчество, которое вызвало возмущение, епископ пожалел о нём, и замолчал, поднимая к небу руки.

– Miserere nobis! Miserere, Deus! – шепнул он потихоньку, и униженный, со стиснутым сердцем вышел из комнаты.

Мшщуй посмотрел за ним и, увидев Сончка, который стоял у порога, живо кивнул ему.

– Жив был? – шепнул он. – Это не может быть! Он пал.

Я бросил его… он убился. Должен был разбиться. Жив был?

Сончак крутил пальцами, не в силах ответить… Валигура упал на постлание… посмотрел на свои руки, как бы упрекая их в слабости, и тяжело вздохнул, потом на свой меч, который начал вытирать сеном, но застывшая кровь не сходила с него – оттолкнул его от себя, он аж упал, звеня, на пол.

В дверях показался осторожно заглядывающий Кумкодеш.

Валигура избегал его взгляда, боялся вопросов.

– Тебя епископ прислал? – забормотал он.

– Нет, я сам пришёл. Люди мне говорили, что ваша милость больны.

– Я здоров, – ответил Мшщуй мрачно, – здоров!

Кумкодеш заметил меч, лежащий на полу, и отступил.

Задумчивый, засмотревшийся на пол и застывшую лужу крови Валигура, бормотал что-то, затем, будто бы двигала им какая-то родившаяся мысль, он вскочил с кровати.

– Отец, – сказал он Кумкодешу, – я хотел бы немного подышать воздухом, а одному гулять грустно. Пройдёмся по городу вместе. Ну что?

Клирик, который немного заколебался, после короткого раздумья согласился.

Мшщуй, не обращая внимания на меч, как был, начал его в ножны всовывать, чтобы его припоясать, и бормотал:

– Больного, раненого человека не повезут далеко, если жив, должно быть, где-нибудь на постоялом дворе, когда из замка его убрали. А если издох, то где-нибудь будут хоронить.

Клирик не расслышал эти слова, но подозрительными глазами поглядел на Мшщуя, который надевал колпак.

Минуя княжеский дворец и главный вход в него, они медленно вышли вдвоём во двор и к большим воротам. Тут уже их снова встретил подкрепившийся Хебда, указывая пальцем на замок.

– Предатели приехали! – шепнул он. – Я их знаю…

– Тс, всё-таки родной брат пана в замке, – воскликнул Кумкодеш.

– Как я жил на свете, – начал, руками выделывая разные штуки, Хебда, – как жил на свете, случилось, что Судзиха на свет близнецов родила, которые перед рождением покусали друг друга.

– Молчал бы, – упрекнул его клирик.

– Они нашего пана вытянут куда-нибудь в поле, в леса, в пустыню, – сказал, не обращая на него внимания, Хебда, – и убьют! Я над ним мечи вижу и его нагого, покрытого ранами!

О, убереги его Бог!

– Дьявол тебе в глазах эти сновидения делает, – гневно сказал Кумкодеш, – нашего епископа ими тревожишь. Смотри, как бы он не разгневался на тебя!

Лицо Хебды скривилось, как от плача.

– Несчастный я, – простонал он, – молчать не могу, а за речь меня секут. Хотя бы я глаза закрыл, вижу, а что видел, должен говорить тем, которые слепы.

– Ты богохульствуешь! – спорил с ним клирик. – Как бы ты мог быть счастливей нашего святого отца и видеть больше него?

Нищий разгневался.

– Разве это счастье, видеть то, чего другие не видят, – крикнул он, – для того, чтобы упрекали. Это наказание Божье.

Он зарыдал, вытирая лицо, пока Мшщуй, которому надо было проведать о смерти своего немца, припомнив, что Хебда таскался по городу и всё знал, – обернулся к нему.

– Слушай, Хебда! А не видел ты раненого или убитого немца, которого вынесли из замка ночью или ранним утром?

Нищий кивнул головой. Мшщуй встал и приблизился к нищему, которому клирик слишком поздно начал давать знаки, чтобы молчал.

– Что же вы, Валигура, хотите немца спасти? – ответил Хебда, совсем не зная, как поступить.

Мшщуй, насмешливо скрежеща зубами, рассмеялся.

– Спасать, а! Спасать его хочу! Ты угадал! Ты, что ясно видишь! – сказал он. – Не знаешь о нём что?

Хебда поправлял на себе лохмотья.

– Что я должен знать о немцах? – сказал он. – Я за своей душой должен следить, и с этой достаточно беды имею…

Это тоже немалая работа… потому что её дьяволы поджидают, как кот птичку в клетке. А какое мне дело до немцев!

Кумкодеш, видно, заключая из этого вопроса, зачем старик вышел в город, не очень хотел его сопровождать и одного отпускать.

– Зачем нам по городу блуждать! – сказал он Мшщую. – Зайдём в дом епископа и тенистый сад, и там отдохнём.

Валигура покачал головой.

– Я пойду в город, – сказал он коротко, – а вы, как хотите!

Когда он это говорил, Хебда за ним прислушивался.

– Напрасно не шатайся, Мшщуй! – сказал он медленно. – Я чувствую, чего ты хочешь и ищешь; ты крови немецкой желаешь. Того, кому ты пустил кровь, нет уже. Гм? Гм?

Взяли его немцы, перевязали, обложили, и, положив между двух коней, на плащах повезли прочь на спокойное место. Уже его не догонишь… нет.

Хебда всмотрелся в синюю даль, его глаза непомерно отворились, точно хотели из глазниц выскочить; не двигая глагзами, не отворачивая взгляда, он начал говорить:

– Не бойся, встретитесь ещё! Встретитесь!

Потом прикрыл глаза и протёр. Кумкодеш, который к нему во время этого остолбенения присматривался, сделал над ним крест.

– Дьявол его опутал! – пробурчал он. – Пойдём.

Однако Мшщуй, на которого речь нищего произвела впечатление, не имел уже охоты идти в город.

– В епископский сад! – сказал он тихо.

Хебда сопровождал их ещё до ворот, оказавшись там, он посмотрел с жалостью на уходящих и упал на землю отдыхать.

Этого дня вечером нетерпеливый князь Конрад начал собираться обратно. Его напрасно просили, чтобы остался ещё на день, спешил домой, а вырывался перед ночью под предлогом жары. Лешек, следящий за старыми обычаями, не выпустил брата без подарков. Приказали из сокровищницы нагрузить повозку серебряными предметами, мехом и сукном, всем, что в те времена наиболее дорогим было. Византийские шёлковые и хлопчатые товары, дорогие статуэтки из слоновой кости, перья; приходящая из Венеции африканская вышивка, зеркала; ткани из Ненивеи и Багдада; сукна и пурпур из Фризии, всё там было.

Конрад жадными глазами поглядел на эти дары, обнял брата, но видно больше в нём было зависти к этим богатствам, частицу которых ему давали, чем радость от них. Он