принципиально новым. Как и многие из торговых и военных кораблей, летящих к высоким каменным пристаням Сангрейва, словно мошкара на свет.

Я смотрю на Кассия и чувствую его беспокойство.

Как были построены эти корабли? На какой верфи?

Новые рыцари-олимпийцы, новые корабли, новое поколение… Нельзя сказать, чтобы окраина дремала. И теперь, получив некие факты от Серафины, она окончательно пробудится для решительных действий.

Запах иноземных благовоний наполняет мои ноздри, тепло исходит от стен кальдария[17], и пар из гипокауста[18] под полом беззвучно просачивается в полутемное помещение. Мои окаменевшие от напряжения конечности разминают в четыре руки. Синяки, оставленные людьми Пандоры, выцвели и превратились в пятна цвета серы на плечах и подбородке. Где-то за этой душистой дымкой Кассий в одиночку купается в солиуме, большом бассейне, врезанном в грубо обработанный камень. После вафли Дидоны время прошло как сон; мое тело снова наполнилось жизнью от воды и пищи, поскольку люди Дидоны усердно потчевали нас во время полета к Сангрейву.

В детстве я подчинился досадной реальности, согласно которой мне никогда не суждено было увидеть легендарный Сангрейв своими глазами. Слишком рискованно отправлять наследника туда, где его могут взять в плен и удерживать ради выкупа. Но я больше не наследник, и мне не терпится увидеть все достопримечательности этого города, его глубины, ботанические комплексы, огромные горные цистерны, наполненные водой с Европы.

Здесь все не так, как в моем доме на Луне. Не только едкий воздух и тусклое небо, но еще и суровый камень, спартанская обстановка – пустые комнаты, никаких кресел и невероятная приверженность чистоте и воинской доблести. Серафина устроила мне краткую – пожалуй, даже слишком – экскурсию после прибытия, а потом меня отвели в мою комнату, но в присутствии Серафины я почти не замечал окружающей красоты, во всяком случае обращал на город гораздо меньше внимания, чем мне хотелось бы. Когда она вела меня по коридорам своего детства, мой взгляд был прикован к ее гордой шее, как будто дочь повелителя была черной дырой, поглощающей весь свет. На ней были сосредоточены все взоры – не только мои, но и слуг, и стражников. Ее здесь очень любят.

Маленький Ястреб – так ласково называют ее. Ей едва исполнилось двадцать. Не претор и не легат – эти титулы нужно заслужить, – просто достойная и подающая надежды девушка. Тем не менее похоже, что, несмотря на утешения матери, ее гнетет чувство вины за действия против отца. Она была неразговорчива и, проводив меня в мою комнату, исчезла прежде, чем закрылась дверь.

Закончив массаж, розовые соскабливают масло и частички омертвевшей кожи с моего тела стригилями, плоскими бронзовыми скребками, и складывают в глиняный горшок для какого-то повторного использования. Здесь ничего не пропадает впустую. Один из них предлагает мне трубку с сушеным корнем тарсала. Голова у меня и так уже кружится от пара, и я отказываюсь от мягкого галлюциногена. Потом рабы спрашивают меня, как я хотел бы их взять. У них пугающе длинные ноги из-за здешней низкой гравитации. Их кожа нетронута солнцем, она отполированная и гладкая, все волосы с тела удалены. Волосы на голове густые, у мужчины серебряные, у женщины черные – цвета воронова крыла, в свете ламп отливающего синевой. Она постарше его, с глазами, словно из кварца, хрупкая, как птичка. Но рот у нее свирепый, а глаза совсем не такие пустые, как полагалось бы. Когда наши взгляды встречаются, я пугаюсь – и чары тепла и умелых рук развеиваются. Она словно изучает меня. Глубокое отвращение, физическое и умственное, скручивает похоть в узловатый почерневший ком.

Я не могу, подобно моим предкам, воспринимать розовых как расходный материал. Можно привести доводы в пользу трудолюбия алых, необходимого для прогресса, или религиозного культа войны, привитого серым, или эффективности скупых на эмоции медных, но это… Для того чтобы мир моей бабушки функционировал, розовые не требовались. Их создали для разврата, столетиями подвергали систематическому отбору, жестокому обращению, психологическому и сексуальному насилию. Они химически кастрированы и изуродованы внутри настолько, что уровень самоубийств у них в одиннадцать раз выше, чем у любого другого цвета.

В этом виновны золотые. Ауреи сбились с пути.

И теперь эта женщина-розовая смотрит на меня слишком древними для ее лица глазами.

– Как твое имя? – спрашиваю я.

– Эту рабыню зовут Аурэ, – отвечает она.

Я мягко убираю руку розовой со своего бедра:

– Довольно, Аурэ.

Розовый выглядит пристыженным: он думает, что недостаточно красив. Но в глазах женщины нахожу крохотную подсказку – ее веки чуть дрогнули от облегчения. Потом она притворяется пристыженной, как и он. Странно.

– Нам не следует оскорблять их, – говорит Кассий из бассейна. – Присоединяйтесь ко мне. Здесь хватит места для вас обоих.

Розовые поднимаются, готовые повиноваться.

– Мы что теперь, как братья Рат? – хмыкаю я.

Кассий вздыхает. И жестом велит розовым уйти. Они подчиняются. Я провожаю Аурэ взглядом до двери. Я размышляю: почему она почувствовала облегчение? Когда они уходят, Кассий небрежно постукивает себя пальцем по уху, давая понять, что нас, несомненно, слушают. Конечно, я это знаю. Он что, забыл, где я вырос?

– Я думаю, мы заслужили немного радости, Кастор. Пытка жаждой, их семейные ссоры, побои… – Он смеется. – Кроме того, они рабы, и ты не их спаситель. Хоть это и кажется тебе романтичным.

– Знаешь, не все, что ты мне говоришь, должно быть назиданием, – говорю я.

– Если бы ты не нуждался в назиданиях, я бы ничему тебя не учил. Как бы то ни было, похоже, что Пита должна мне пятьдесят кредитов. – Он удовлетворенно вздыхает и прислоняется широкими плечами к бортику бассейна.

– За что? – спрашиваю я, невольно клюнув на приманку.

– Так, дружеское пари. Она никак не могла поверить, что ты все еще девственник.

– Чего?!

– Ну, девственник, девственница… Это, соответственно, мужчина и женщина, которые еще не…

– Полагаю, это не ваше дело. И нет, я не девственник.

Он закрывает глаза из-за пара.

– Тогда почему ты отослал их? Точно не потому, что опасаешься: вдруг она смотрит?

– Конечно нет! – резко говорю я.

Неужели Серафина может подглядывать?

Кассий издает смешок:

– Вот видишь? Накопившаяся сексуальная агрессия.

– То, что я верю в настоящую романтику, а не похищаю добродетель дочерей торговцев и не совокупляюсь со всем, что шевелится, будто какой-нибудь кровавый насильник-галл, еще не значит, что мне должно быть стыдно.

– «Насильник-галл»? Милый мой, ты ругаешься, словно тебе девяносто.

– А ты – лицемерный блудник.

– Боги, брат, да ты действительно не трахался!

– Ты перестанешь болтать?

Я бросаю в него стригилем. Кассий