два года перед его кончиной мы с Гариком крепко сдружились. Я часто приезжал в Москву для работы в архивах или для сдачи экзаменов в аспирантуре академического Института истории СССР. Мы много разговаривали обо всем на свете, особенно когда Наталья Сергеевна была на даче и он мне часто показывал то одно, то другое из семейных сокровищ, запрятанных в ящиках письменного стола, на антресолях и в чемоданах. Вот карманные золотые швейцарские часы – большие, но удивительно плоские. Вот дамские золотые часики-медальон с миниатюрным эмалевым изображением розовощекого ангелочка.

Вот дореволюционные и советские серебряные портсигары «дяди Буси», в том числе работы знаменитого московского ювелира и поставщика императорского двора Павла Овчинникова. На портсигаре обтекаемой формы с поверхностью в рубчик над монограммой владельца – две дырочки от снятой золотой баронской короны.

А вот его же длинный, более 20 сантиметров, китайский мундштук из слоновой кости с мастерски выгравированной фигурой тигра, мягко шагающего на зрителя. Золотой ободок на конце мундштука отсутствует – наверное, продан вместе с короной от портсигара или выменян когда-то в трудное время.

Время от времени что-то из ценных вещей приходилось с тяжелым сердцем относить в антикварный салон и в наши дни, чтобы пополнить скромный семейный бюджет.

* * *

В присутствии Натальи Сергеевны наши разговоры с Гариком прекращались: теперь она была в центре внимания, и весь мир начинал вертеться вокруг нее.

– Ну как? – спрашивала она нас за обеденным столом и, не дожидаясь нашей похвалы ее кулинарному искусству, тут же выносила собственный вердикт: – По-моему, очень вкусно.

– Принеси то-то и то-то, раз уж ты стоишь, – полушутя просила она, но в этой полупросьбе-полуповелении была вся она.

Наталья Сергеевна была женщиной властной, с принципами и с характером. У нее была потребность участвовать в судьбах окружающих – от соседского мальчишки до всемирно известной спортсменки. Многим это не нравилось и воспринималось как вторжение в личное пространство. Возможно, такое отношение с ее стороны действительно ускорило развод Гарика.

С ней было непросто, но мы с ней хорошо ладили. Она меня бескорыстно опекала, и я подолгу жил у нее совершенно бесплатно.

– Ты должен выглядеть как сам туз! – укоряла она меня за сутулость, демонстрируя, как «туз» должен выглядеть – с прямой спиной, хореографически грациозно разведенными руками и гордо поднятой головой. В ее жизни было мало событий, и, подобно тетушке главного героя Алисе Витальевне в фильме Михаила Козакова «Покровские ворота» (1982), она растворялась в моих заботах и проблемах. После смерти Гарика она относилась ко мне как к сыну и даже предлагала переехать к ней с правом наследования интерьера квартиры. У меня тогда были другие планы, и принять ее предложение я не мог. Она умерла весной 1997 года, через неполных два года после того, как я перестал регулярно бывать в Москве.

Наталья Сергеевна делала мне щедрые подарки, большинство из которых, к сожалению, я утратил. Серебряный портсигар работы Овчинникова был украден из моей квартиры вместе с коллекцией икон. Дореволюционный трехтомник Петра Гнедича «Всемирная история искусств» я легкомысленно обменял на несколько складней XIX века, которые вскоре были украдены вместе с другими иконами и крестами. Выпускной значок Михайловского артиллерийского училища с трогательной и трагической надписью на обороте «Маме, 1914» я спонтанно подарил, не зная, чем ответить на щедрый жест знакомого вдали от дома. Но несколько дореволюционных книг, подаренных Натальей Сергеевной, стоят в моей библиотеке. А в укромном уголке нашей квартиры лежит длинный китайский костяной мундштук с виртуозным изображением крадущегося к зрителю тигра, который когда-то показывал мне Гарик. Наталья Сергеевна подарила его мне в память о сыне. И сейчас я сижу и с благодарностью вспоминаю о них обоих, сыгравших важную роль в моей жизни и в этом проекте. Помимо прочего потому, что посещения, начиная с 1970 года, таинственной квартиры – одно из важных событий, прививших мне любовь к старинным вещам.

Превращение венского черта в каслинского

Весной 2005 года в Берлине, гуляя по блошиному рынку близ Музейного острова, я остановился перед прилавком профессионального торговца старинным барахлом. Его товар можно было бы назвать антиквариатом, но состояние вещей было скверное, словно они долго лежали в непригодном для хранения месте. Остановить взгляд было не на чем, кроме одного предмета – черта, показывающего нос. Эту скульптуру я знал с детства. Выставив вперед правую ногу и отставив назад левую, осклабившийся черт с острыми носом, подбородком, ушами и рогами, вытянув тело вперед и опираясь на изогнутый хвост, длинными лапами с растопыренными пальцами «делает нос», дразнится. Такие покрытые черным лаком статуэтки из чугуна двух размеров, большого, сантиметров пятнадцать в длину, и малого, со спичечный коробок, продавались в магазине «Уральские сувениры» напротив нашего дома. Их производили в Челябинской области, в Каслях, на заводе художественного литья. Предметы каслинского литья были, наверное, в каждой советской семье на Урале и во многих – за пределами региона. Несколько раз мне на день рождения кто-то дарил уменьшенную, совсем недорогую чертячью фигурку.

У берлинского черта оказалось две особенности. Во-первых, он был не черным, а желтым, не чугунным, а латунным. Во-вторых, у советского черта не было ни малейших признаков пола, в то время как у этого они были налицо, причем в возбужденном состоянии. Я поинтересовался ценой и растерялся. За фигуру, размером с большую каслинскую, продавец хотел трехзначную сумму в евро. На мой недоуменный взгляд продавец что-то буркнул про клеймо какого-то не то Бермана, не то Бергмана. Повертев фигуру в руках, я действительно увидел с внутренней стороны правой ноги какие-то буквы. Я был тогда совсем неопытным посетителем блошиного рынка, торговаться не умел, а цена показалась мне запредельной, по которой черта никто не купит. Однако через неделю черта на столе торговца не было. Я почему-то расстроился.

* * *

В следующий раз я обнаружил подобного черта спустя восемь лет на маленьком антикварном блошином рынке в Базеле. Вернее, его плохую копию. Когда я сказал средних лет торговцу интеллигентного вида, что мне встречался экземпляр гораздо лучшего качества, тот молча усмехнулся и вытащил из-под прилавка настоящий шедевр, в состоянии много лучше, чем у того берлинского. На этот раз цена была вдвое выше, и я опять отступил.

Но мысль когда-нибудь разузнать, почему советский черт, в отличие от европейского, не имеет первичных половых признаков, и написать об этом небольшую статью, в моей голове уже бродила. Двумя годами позже, в мае 2015-го, я на один день опять попал в Базель, причем подгадал именно тот день, когда антикварный рынок работал. Набравшись терпения, я дождался того самого торговца интеллигентного облика, но не подходил к нему, пока он не закончил раскладку товара. Я уже был достаточно опытен, чтобы не проявлять интереса к вещи и тем самым не взвинтить цену на нее.

И действительно, черт в конце концов показался на прилавке (см. ил. 66, вкладка). Это была хорошая работа, но из другого материала, другого времени, другого размера и другого автора. Бронзовый патинированный черт длиной 23 сантиметра и высотой 14 сантиметров выглядел в профиль точь-в-точь как каслинский, но при внимательном рассмотрении, а именно при взгляде анфас оказывалось, что он не дразнится, а играет в жмурки, ловя кого-то с закрытыми глазами.

Отчаянно торгуясь, я все-таки купил эту фигуру, созданную современным португальским скульптором Мигелем Фердинандо Лопесом (р. 1955), более известным как Мило[453]. Именно его клеймо стояло на этот раз на внутренней стороне левой ноги черта. Конечно, Мило – очень талантливый и искусный художник и замечательный стилист, много и успешно работающий в стилях ар-нуво и ар-деко. Недаром же он сын антиквара. И тем не менее мой аргумент на понижение цены был прост: Мило – не Берман.

* * *

На черте, которого я видел раньше в Берлине и Базеле, стояло другое клеймо, принадлежащее предприятию Фрица Бермана, представленного выше. Эта скульптура входила в состав мужских кабинетных украшений рискованного свойства, с эротическими или порнографическими сюжетами:

Несмотря на неприличие некоторых бронзовых изделий (отдельные предметы изображали фаллические символы или порнографические сцены), эти вещи рассматривались