Вторая бомбардировка началась 9 апреля 1855 г. Через несколько дней Чарльз Гордон сравнивал эффективность русской артиллерии и артиллерии союзников. 13 апреля 1855 г. он писал:

Еще через неделю он отмечал, что «французы прекрасно поддерживают свой огонь и очень сильно ослабляют огонь русских. Наши 13-дюймовые мортиры причиняют русским много вреда… От попадания снарядов в городе часто вспыхивают пожары»[654]. В осажденном Севастополе Пирогов наблюдал за ужасающим результатом бомбардировки:

Последствия для русского гарнизона были серьезными: «с лишком четыреста раненых нанесли нам в сутки, с лишком тридцать ампутаций. С этого дня бомбардирование продолжалось днем и ночью до 6 апреля»[655]. Во время девятидневной бомбардировки союзники выпустили по Севастополю 168 700 снарядов, а русские ответили примерно половиной. Тем не менее изобретательные русские успевали — заплатив высокую цену жизнями и материалами — по ночам восстанавливать ущерб, причиненный днем. Руководил этими работами Тотлебен.

В результате вторая бомбардировка, как и первая, не смогла переломить ход кампании. Как и в октябре 1854 г., союзники не решились начать штурм города. В этой войне на истощение становилось ясно, что союзники медленно, но верно наращивают стратегическое преимущество, особенно по своим возможностям усиления группировки, осаждавшей Севастополь, и обеспечения ее бесперебойного снабжения. В городе снова усилились пессимистические настроения. В письме от 30 апреля 1855 г. Пирогов сообщил об отчаянии и страхе, овладевших защитниками Севастополя:

Неделю спустя в письме к жене хирург снова обратился к одной из главных тем своих писем — недовольству высшим командованием в Крыму и в Севастополе. Устав от «военных интриг», он саркастически замечает:

Явно уставший и крайне разочарованный Пирогов, вероятно, впервые поделился своими сомнениями в разумности продолжения обороны Севастополя. Он писал: «В Петербурге, верно, не имеют настоящего понятия о положении дел здесь и, как обыкновенно, не знают хорошо личностей». И делал довольно мрачный вывод: «Куда-нибудь уехать в глушь, не слышать и не видеть ничего, кроме окружающего, теперь самое лучшее». И вот решение принято: «Сего же дня подаю записку Горчакову об отправлении меня и других врачей, приехавших со мной, в С.-Петербург»[658]. Естественно, его просьбу отклонили.

Пирогов оставался в Крыму до конца 1855 г. — в Севастополе, Бахчисарае и Симферополе. Симферополь стал главным русским центром медицинской помощи и реабилитации раненых. Всего за эту войну Пирогов провел семь месяцев в Севастополе и еще семь в других городах полуострова. Его вклад в медицинскую науку и практику огромен. Память о нем бережно хранится в Восточной Европе и странах бывшего Советского Союза[659]. Не будет преувеличением сказать, что современная медицина, гражданская и военная, очень многим обязана новаторским методам Пирогова. Он был активным сторонником профилактической медицины и чистоты. Он привлекал добровольцев из числа женщин для ухода за ранеными, он ввел в практику ряд новых методов, в том числе анестезию (эфиром и хлороформом) в военно-полевой хирургии и использование гипса для фиксации переломов. Пирогов модернизировал операционные процедуры, собрав бригады из нескольких хирургов, работающих вместе, он ввел процедуру сортировки для упорядочивания и организации эффективной помощи раненым на перевязочных пунктах, в полевых и стационарных госпиталях. Он во многом опередил свое время.

Система сортировки, которую Пирогов организовал в Севастополе, являла собой пример прагматизма, помогавшего справляться как с непрерывным потоком раненых, так и с их неизбежным наплывом после сражения или массированной бомбардировки, который угрожал парализовать систему медицинской помощи. Опытный медицинский персонал осматривал прибывающих раненых, разделяя их на четыре категории. Легкораненые, в том числе «ходячие», отправлялись на перевязочные пункты, многие из которых располагались на береговых батареях, а затем возвращались в свои подразделения. В более серьезных случаях, когда требовалось хирургическое вмешательство, раненых готовили к операции в течение двадцати четырех часов. Неотложными случаями занимались как можно быстрее в главной операционной, которая была устроена в Дворянском собрании на Екатерининской площади (в настоящее время площадь Нахимова). Смертельно раненных и умирающих поручали заботам медсестер и священников в таких местах, как дом Гущина на Морской улице[660].