Она была в моем мозгу, контролируя все, что я думал и чувствовал. Насилуя меня мыслями. Я перевел глаза с нее на остальных. Патриоты окружили нас кольцом, их горящие глаза были прикованы к моему лицу, мысли их слились, увеличивая ее волю в дюжину раз.

— Зачем? — выдохнул я.

Наох вытерла рукой губы.

«Затем, что я хотела узнать, что в тебе такого, что сделало полукровку нэшиертах моей сестры. Что такого, чему она не могла сопротивляться, она отыскала в своем враге?» — Она поднялась с моих колен и отступила на шаг, не сводя глаз с моего лица, и хотя она сейчас не касалась меня, я чувствовал ее прикосновения: невидимые руки гладили мое тело, проскальзывая под ремень, лаская меня, трогая меня так, что мне хотелось стонать, но не от боли.

— Я не враг, черт тебя побери! — пробормотал я. — Прекрати! — Но даже умоляя ее остановиться, я чувствовал, как она проверяет все, что я думаю и чувствую. И она отлично знала, как и я, что частичка меня просила ее завершить то, что она начала.

Затем внезапно она ушла. Все прошло: невидимое насилие, мерцание пси-энергии, подобно тысяче свечей в моем мозгу. Без предупреждения я оказался пустым, оставленным, одиноким в темноте. Я застонал, и она улыбнулась.

— Мужчины, — сказала она хриплым от негодования голосом. — Ваши тела живут отдельно от вас. Вы предаете все, чем вы являетесь, все, о чем заботитесь. Это все ничего не значит по сравнению с вашими собственными эгоистическими желаниями. — Она замолчала, и я вспомнил ее любовника Наву, его опустошенный мозг, его тело, изможденное наркотиками.

Вы предаете все, о чем заботитесь. Все мысли и воспоминания внезапно ушли из моей головы, кроме одного: флайер Воуно.

— Господи, нет, — выдохнул я. Наох использовала мое тело, чтобы взломать мой мозг, чтобы я помог ей уничтожить экспедицию. — Что… что я сделал? — прошептал я. — Что мы…

— Ты хочешь знать? — спросила Наох ядовитым голосом. — Ты хочешь увидеть?

«Нет».

— Тогда иди и посмотри сам.

Я почувствовал, как потенциальная энергия двух дюжин мозгов захватывает мое сознание, сминает мою физическую сущность, как клочок бумаги, и растворяет меня.

Я понял, что где бы я сейчас ни очутился, я в воздухе на высоте пяти метров и падаю… Пока я падал, у меня было достаточно времени сообразить, что мне не хочется шлепнуться на землю.

Я шлепнулся. Все мое нутро взорвалось болью.

Я снова очнулся. Мой нос был в запекшейся крови, губы распухли. Я долго лежал, дрейфуя в безбрежном кроваво-красном море. Прошло много времени, и я понял, что красный цвет — это цвет боли…

Я вспомнил свое падение с высоты. Я вспомнил, что я изгнанник. Я вспомнил, что я мебтаку.

Все те частички моего тела, которые не стонали от боли, ушли за пределы боли, и я уже не чувствовал их. Неужели падение парализовало меня или же я просто окоченел от холода?

Холодно… Ветер залезал холодными пальцами в прорехи моей одежды, земля крошилась у меня под головой, тело было ледяным, морозный воздух обжигал легкие. Холодно, как в Старом городе. Но не так холодно, как на Синдере. Холодно.

Убежище. Тут холодно, подумал я, и это была первая моя сознательная мысль. Я пытался оживить все системы своего тела, которые растеклись, как шарики ртути, когда я упал с высоты. Высота И я вспомнил все: Наох, ДНО. Но сейчас в моей голове никого не было Мой мозг был пустой комнатой.

Снег запорошил куртку, приклеил волосы ко лбу — или это кровь? Сколько времени я лежу здесь? Черт возьми, где я вообще нахожусь?

Посмотри сам. Последние слова Наох ко мне: Киссиндра. Флайер Воуно…

Я приподнялся на локтях, выплевывая грязь, упал, когда боль пронзила плечо как на дыбе. Я попытался поднять голову. Отсюда не было видно ни рифов, ни реки, ни города гидранов, ни города землян. Все вокруг было неизвестно мне. Только серая каменистая равнина, покрытая лишайником цвета охры и ржавчины и, кое-где, чахлым кустарником в снегу. Вдалеке я заметил что-то, что могло быть холмами или просто грядой облаков. Эта картинка менялась и менялась, как мираж.

Я попытался подобрать под себя ноги, извергая ругательства, когда мои обмороженные конечности возвращались к жизни. Я не прекращал попыток, пока не встал на колени, а затем и на ноги. Все вокруг меня качалось и скользило из стороны в сторону. Одна нога не слушалась меня. Мои ступни так распухли, что вытащить их я мог бы, только разрезав ботинки. Я снова опустился на колени. У меня так кружилась голова, что я не мог стоять, и каждый мой нерв кричал от боли.

Я был не просто ранен, поэтому я снова заставил себя встать, потому что моему телу слишком хотелось остаться здесь, — просто лечь и умереть. Но беспощадное стремление выжить, которое всегда плевало в лицо слабости, не позволяло мне доставить вселенной такое удовольствие, или хотя бы той ее части, которая предала меня здесь.

На этот раз я делал все гораздо медленней, используя свой дар, как я еще мог, чтобы заблокировать сигналы боли, посылаемые мне при каждом движении, захлопывая системы, служащие для того, чтобы предупреждать об опасности разбитое тело.

Я стоял, медленно дыша, контролируя каждый вдох и выдох. Я никак не мог заставить себя не дрожать. Я застегнул куртку и накинул на голову капюшон, проверяя, нет ли в карманах чего-нибудь, что может помочь мне выжить. В них не было ничего, кроме губной гармошки и полевых линз, подаренных мне Воуно. Левая рука не действовала. Стуча зубами, я засунул ее кисть в карман. Здоровая рука была вся в засохшей крови. Я подышал на нее, стараясь отогреть. От моего дыхания в воздухе возникли облачка тумана. На худой конец у меня была куртка. Были бы еще и перчатки. Хотелось бы знать, что делать дальше.

Киссиндра. Если Наох сказала мне правду, то она должна быть где-то здесь. После того, что я предположительно сделал с системами флайера, возможно, она была здесь вместе с Воуно, и они нуждаются в помощи даже больше меня. И, возможно, еще можно как-нибудь вызвать санитарный транспорт. Я медленно оглядывал окрестности, борясь со слабостью. Я не видел ни обломков, ни дыма. Я надел линзы Воуно и снова оглядел призрачную черту горизонта. Когда они вошли в фокус, я понял, что видел на горизонте не горы и не облака. Это были рифы. Облачные рифы.

Я снял линзы, оставив их болтаться на шнурке на шее, покрытой пятнами крови. Я сделал шаг, за ним другой, ругаясь про себя каждый раз, когда мне приходилось переносить тяжесть тела на больную ногу. Я направился к этому далекому дымку рифов на горизонте, в уверенности, что он был и их целью, хотя я не был уверен, интуитивно я решил это или логически. Все, что я знал сейчас, — это то, что мне надо найти их. Я должен был найти их и узнать правду.

Боль меня уже не так трогала, как горе и ярость, Я соскользнул с края мира, и мой мозг был в свободном полете. Я продолжал двигаться по равнине, спотыкаясь, падая, поднимаясь вновь. Я вслушивался, как кто-то у меня в голове бормочет ругательства, напевает полузабытые песни, вскрикивает, когда я падаю, сопит, когда я поднимаюсь и продолжаю идти — шаг за шагом — по каменистой равнине. Время от времени этот голос был похож на мой. Но он не мог быть моим голосом. Меня не было здесь. Мое сознание путешествовало, подобно потерянной душе, свободное от страданий моего тела, но поддерживающее его прочной нитью воли. Здесь было два меня, хотя я должен был быть один, словно я не был цельным — не совсем человек и не совсем гидран.