Я, стоящий сейчас перед вами, похож на Максимо Мансо, героя Гальдоса[41], который говорит про себя, что он «с печалью думает о вещах, раньше уже обдуманных другими». Каждый день я извергаю из себя чужие теории, пересказывая их кучке скучающих юнцов. Я подаю им на подносе блевотину моей лжи, которая, собственно, и моей-то не является, и они, не моргнув и глазом, заглатывают это блюдо. Человек по природе своей – лицедей.

7.

Около семи вечера мы с Пепой двинулись в сторону Пасео-де-ла-Кастельяна, пользуясь сухой погодой и тем, что у нас было достаточно времени, так как после злосчастной истории с сахаром мне не хотелось встречаться с Хромым. К вечеру резко похолодало, до одного-двух градусов, но темнеть еще не начало. Мы с собакой шли рядышком, выдыхая пар. В отличие от дождя или ветра, холод не мешает нам совершать долгие прогулки. От холода мы легко защищаемся – Пепа своей шерстью, я теплой одеждой. Кое-кто надевает на собак попоны. Думаю, Пепа, какой бы спокойной она ни была, укусила бы меня за руку, вздумай я обрядить ее в одежку, похожую на человечью.

Я выбрал путь, которым в последнее время пользовался редко. Любому до тошноты надоест изо дня в день шагать по одним и тем же улицам, видеть одни и те же физиономии, проходить мимо одних и тех же подъездов, зданий и магазинов. К тому же мне нравится водить Пепу по широким тротуарам. И на улице Франсиско Сильвелы, и на улице Марии де Молина полно деревьев с окружающими их кусочками земли. Эти маленькие квадратики словно специально задуманы, чтобы собакам было легче делать свои дела. Не знаю, как другие хозяева, но лично я сразу же собираю все в пакетик, поскольку меня не отпускает ощущение, будто чей-то строгий взгляд следует за мной по пятам.

Двигаясь неспешно, но без остановок, мы добрались до площади Грегорио Мараньона, которая отличается тем, что там всегда полно машин. Мы собирались повернуть налево, спуститься до площади Сибелес и оттуда, поднявшись по улице Алькала, начать путь назад.

Машин здесь очень много, а значит, много шума, и воздух пропитан выхлопными газами. Нас с Пепой окружает обычный городской смог. Было время, когда меня волновала проблема загрязнения окружающей среды, а сейчас мне нет до нее дела. Предсказанная климатическая катастрофа застанет меня удобно лежащим в могиле.

Я останавливаюсь на краю площади и сразу замечаю мигающие маячки, а также скорые помощи SAMUR и полицейских в светоотражающих жилетах рядом с конной статуей Маркиза дель Дуэро. К площади непрестанно подъезжают новые машины, пробка растет, и гудки достигают оркестрового звучания. Муниципальный полицейский регулирует движение, то и дело пуская в ход свой пронзительный свисток. Чуть подальше стоит еще один и помогает первому, размахивая светящимся жезлом. В царящей суматохе мне не удается рассмотреть тело пострадавшего, виден только брошенный на тротуаре мотоцикл. Я бы еще немного постоял и поглазел, смешавшись с толпой, если бы был виден мотоциклист, но его уже перенесли в некое подобие походной палатки желтого цвета. Так что ничего примечательного в этой картине не нашлось, и разумнее было продолжить свой путь и не слушать дурацкие комментарии зевак.

Пройдя несколько метров, я замечаю, что Пепа не поспевает за мной. Приходится то и дело слегка дергать за поводок. Что там с ней происходит? Я оборачиваюсь и не вижу ничего особенного. Пепа выжидательно смотрит мне в глаза. Может, устала? Или что-то у нее болит? «Ты уж меня не подводи, подруга. Нам еще долго шагать». Мы снова идем, но теперь помедленнее, и вскоре моя рука опять чувствует сильное натяжение поводка. Лучше на это не реагировать. Я дергаю сильнее, ускоряю шаг, но теперь Пепа уже явно отказывается подчиняться. Я оборачиваюсь и вижу, что собака тоже повернула голову назад и радостно машет хвостом. Но на улице вроде бы нет ничего, что заслуживало бы ее внимания, и тем более нет ничего, что могло бы так ее взволновать. Неужели на мою собаку так подействовали авария, свет фар и свистки полицейских и ей захотелось вернуться на площадь?

Мы снова пускаемся в путь, и тут в голове у меня мелькает подозрение. Поскольку я лишен собачьих зрения и нюха, то вынужден прибегнуть к человеческой хитрости, чтобы поскорее свое подозрение проверить. Вместо того чтобы следовать по намеченному маршруту, то есть вниз по Кастельяне, я на первом же углу сворачиваю и оказываюсь на развилке между улицей Лопеса де Ойоса и узкой улицей, обсаженной деревьями с голыми, как и положено в эту пору, ветвями. Долго раздумывать некогда. Рядом имеется небольшой сквер с низенькими пальмами, окружающими пальму повыше. Укрытие – лучше не придумаешь. Туда-то я и кинулся со всех ног, таща за собой Пепу.

Не прошло и минуты, как на ту же улицу, буквально следом за нами, выскочил мой толстый черный тезка, которого вела на поводке известная особа. Спрятавшись среди пальм, я поспешил сжать руками челюсти Пепы, а еще – закрыть ей глаза шарфом, чтобы эта дурочка меня не выдала.

8.

Сегодня мой якобы умирающий друг пришел в бар Альфонсо в хорошем настроении. Нет, я ему не верю. Хромому нравится жизнь. Нравится и очень интересует, как бы он ни желал показать обратное. Меня трудно обмануть. Этот тип не покусится на себя, даже если ему хорошо заплатят. Он жалуется на недавнюю забастовку таксистов, хотя его самого она никак не коснулась, поскольку Хромой привык ездить на метро или – на работу – на собственной машине. Он несет всякую чушь про нашу алькальдессу, хотя сам же голосовал за нее в 2015 году, но с особой злобой ругает социалистов, которых на дух не переносит. Он обвиняет их в заигрывании с сепаратистами, с крайне левыми и с кем угодно еще – лишь бы получить поддержку и завоевать большинство в правительстве страны. Когда-то Хромой отдавал им свой голос на каждых выборах. Иногда я ему об этом напоминаю, чтобы подколоть. В свое оправдание он начинает объяснять, что его ловко обвели вокруг пальца и поймали на крючок под названием «прогрессивные идеи». И пускает в ход типичный для него убойный аргумент: «Многие испанцы глотают говно, потому что им сказали, что это прогрессивное говно». По-моему, если человек позволяет себе выражаться таким образом, он уверен, что конец его жизни еще далеко за горами.

Я прихожу с Пепой в бар. Хромой, завидев нас, улыбается – плохой знак. Спрашивает, где я пропадал в последние дни, и, не дожидаясь ответа, начинает хохмить, лучась оптимизмом. Даже позволяет себе отпустить на мой счет шутку, которая привела меня в страшное негодование.

– Хочу тебя заранее предупредить, – сказал он с хитрой улыбкой, – что прямо сейчас собираюсь высыпать вот в эту чашку кофе сахар. Пожалуйста, не буянь и держи себя в руках. – Он громко расхохотался, но я его смеха не поддержал.

Если вспомнить, во что я превратил кухню Хромого пару дней назад, обижаться на него у меня нет никакого права. Я хочу дать ему денег на новые обои. Он посылает меня к растакой-то матери и потом просит, чтобы я зашел и поставил свою подпись рядом с пятном – тогда это можно будет выдавать за произведение искусства. Ладно, в конце концов, портить людям счастливые моменты – отвратительно, хотя иногда приходится. Вот и сейчас, скроив сочувственную мину и стараясь изобразить страшную озабоченность, я интересуюсь, когда он будет проходить первый курс химеотерапии. Его кривая улыбка означает вопрос: неужели это и есть предел моего остроумия? Потом он объясняет, что пока вопрос «о такого рода лечении» не стоит. Дерматолог из Посуэло, которую он совсем недавно обвинял в том, что она ни хрена не понимает, теперь кажется ему воплощением мудрости. Так вот, она не верит результатам биопсии. Не отвергает их безоговорочно, но ждет повторных анализов, поскольку, на ее взгляд, главные выводы, сделанные в лаборатории, не соответствуют симптомам, наблюдаемым у пациента. А еще она сказала, что врачи только рады были бы лечить опухоли, которые сами собой рассасываются в течение нескольких недель и вдобавок не оставляют никаких следов. А пока ему надо немедленно записаться на компьютерную томографию.