Он, конечно, струхнул. И тонким голоском сообщил, что каждый четверг вечером мама заходит в гостиницу «Минданао» – по крайней мере три последних недели.

– И что она там делает?

Как-то раз Раулито прошмыгнул на лестницу перед входом, но швейцар в форме с серебряной фуражкой дальше его не пропустил. То есть выяснить удалось только то, что мама оставалась там от полутора до двух часов, и каждый раз у выхода ее дожидалось такси, а швейцар распахивал перед ней дверь. Туда мама приезжала на метро, почему Раулито и мог за ней наблюдать. А когда она садилась в такси, он, само собой, терял ее из виду. При этом брат ни разу не видел, чтобы кто-то маму сопровождал. Он в первую очередь предположил, что она там работала, скорее всего по административной части, потому что очень ловко умела справляться с цифрами. Иначе говоря, гостиница давала ей дополнительный заработок.

Я без особой уверенности согласился:

– Наверняка так оно и есть.

Потом пообещал брату не выдавать его. Он заставил меня поклясться.

– А ты что, мне не веришь?

– Нет.

И тогда я поклялся.

В следующий четверг, когда мы с мамой остались на кухне вдвоем и она занималась ужином, я указал ей на пятнышко губной помады в углу губ. Она поспешно стерла его обратной стороной ладони. Папа строго-настрого запрещал жене любой макияж. Потом мама посмотрела на меня так, словно изучала в мельчайших деталях выражение моего лица и пыталась прочитать что-то в глубине глаз. Я ответил совершенно невозмутимым взглядом. Она ничего не сказала. Я тоже ничего не сказал.

16.

Дерматолог из Посуэло была права, и ее вывод подтвердила компьютерная томография. Мой друг радостно сообщил мне, что все органы у него в порядке и каждый находится на своем месте. Короче говоря, никакого рака у Хромого точно нет. По лицу было видно, что в последнее время спал он отлично. И снова стал проявлять интерес к разного рода удовольствиям, а также к актуальным политическим событиям; во всяком случае, с пеной у рта поносил правительство, председатель которого объявил вчера всеобщие выборы, как Хромой и предсказал еще несколько недель назад. Этого председателя он, кстати сказать, на дух не переносит.

Итак, врачи обнаружили у него лишь мелкие шрамы на стенках легких – возможно, как результат курения в прошлом. Вчера он похвалился: не нашли даже камней в желчном пузыре.

– Ну а что с твоими язвами?

– Непонятно, но это точно не лимфома.

Я спросил, вздохнул ли он теперь с облегчением. Не просто с облегчением, ответил он, я пребываю в эйфории. И чтобы отпраздновать хорошую новость, заказал на сегодня столик в подвальчике, названном в честь легендарного мадридского разбойника Луиса Канделаса, где нам предстояло побаловать себя жареным поросенком.

Мы знали этот ресторан, так как побывали там два-три раза, хотя и с большими перерывами. Поэтому для нас не были в новинку несколько его залов с кирпичными стенами, живописное оформление в традиционном стиле, призванное поразить туристов, а также официанты, наряженные бандитами XIX века. Я бы предпочел более скромный обед, однако сегодня Хромой и слушать ни о чем таком не хотел, он жаждал шумного веселья и, к слову сказать, опять послал меня в нокаут своей щедростью. Ничего не могу с собой поделать, но порой я с трудом выношу некоторые манеры Хромого. Допустим, если он впадает в депрессию, а это с ним бывает довольно часто, он ждет, что я возьму его за руку и мы вместе погрузимся в мрачное уныние, а если приходит черед безумной радости, я должен заодно с ним хохотать до упаду. Короче, пусть думает что хочет, но я посчитал вино слишком дорогим. Он со мной не согласился и назвал меня жмотом. Я с трудом подавил желание встать из-за стола и оставить его за праздничным обедом в одиночестве.

Когда от поросенка осталась половина и после второго бокала красного вина, мне вдруг вздумалось поставить под сомнение его намерение совершить самоубийство.

– Тебе слишком нравится жизнь, – бросил я с упреком.

Сначала он принялся защищаться и делал это цинично, насмешливо, с набитым ртом:

– Успокойся, на кладбище нас доставят в один и тот же день. И до этого дня осталось всего несколько месяцев, а пока можно и поесть в свое удовольствие, вот что я тебе скажу.

Потом, не вытирая жирных пальцев, Хромой начал весело рассуждать о самоубийствах. Прочел мне целую лекцию, сдобренную цитатами из знаменитых авторов. Сегодня у него то и дело слетало с языка имя Чорана, хотя больше он все-таки был увлечен едой. «Самоубийство – это мысль, помогающая жить». Так-то вот.

– А по-моему, у тебя просто крыша поехала, – сказал я.

Уверенность в том, что ему и только ему предназначено выбрать час, место и способ собственной смерти, делает жизнь для Хромого сносной. Он признался, что пару дней назад едва не принял цианистый калий. Потом отложил это дело до получения результата компьютерной томографии. А мне он ничего о своем намерении не сказал, чтобы не волновать. Надо же, какой заботливый! Я с трудом подавил смех. Потом друг объяснил, что дал себе отсрочку, во время которой решил не отказываться от разного рода удовольствий, в том числе и греховных. И явно желая поддразнить меня, высказал сомнение в моей готовности уйти из жизни в назначенный день и вообще когда-нибудь сделать это.

– Первого августа две тысячи девятнадцатого года я буду трупом. – Видно, тон у меня был таким твердым, что Хромой разом потерял всякое желание зубоскалить.

Завершили мы праздничный обед рюмкой орухо, настоянного на травах. Я поблагодарил Хромого за угощение, и он воспользовался случаем, чтобы сказать, что я ужасный зануда, хоть и неплохой парень.

Потом сделал глоток орухо и брякнул:

– Ни за что не догадаешься, кого я недавно встретил на своей улице с огромной черной собакой.

Я сыграл дурачка. Он подождал две-три секунды, то есть сделал театральную паузу, а затем назвал известное мне имя, на что я никак не среагировал.

– Но я повел себя осторожно и не проболтался, что ты живешь поблизости. – Затем добавил, что нашел ее подурневшей. – Ей надо больше заниматься своей внешностью. Ты не поверишь, как зовут ее собаку.

Я ответил, что не знаю этого и знать не хочу. Однако ему не терпелось поделиться занятной новостью:

– Тони. Агеда всех своих собак называла только так. Думаю, она ни на секунду не забывала о тебе все эти годы.

17.

Я так и не узнал, как, вероятней всего, не узнал и Раулито, с какой бы страстью он ни увлекался тогда игрой в сыщиков, зачем наша мама часто по четвергам – а может, и каждый четверг – наведывалась в гостиницу «Минданао». Но уж точно не для того, чтобы заниматься какой-то административной ерундой. Я ее об этом так и не спросил – ни тогда, ни годы спустя, когда она стала вдовой и это позволяло ей свободно изливать душу, ни когда у нее начинался альцгеймер, то есть она плохо следила за тем, что говорила, и было нетрудно вытянуть из нее правду.