дел человеческих и божеских отсюда уже само следует). Начала сущего, в терминологии античности и средних веков, это сущность (ουσία substantia), то есть то, что́ отвечает на вопрос: «Что есть это?» (τὸ τί εστι, quod quid sit), то, чем является данная вещь как именно эта вещь (τὸ τί η̂ν ει̂ναι, quod quid erat esse). (Как удачно показал Арпе, это громоздкое аристотелевское словосочетание является субстантивацией обычного для греческого языка вопроса, например: τί η̂ν τω̢ ανθρω᾿ πω̢ ει̂ναι; — «что такое для человека быть человеком?» См.: Arpe С. Das ti ēn einai bei Aristiteles. — Hamburg, 1938. В этом смысле перевод А. В. Кубицкого «суть бытия вещи» неудачен, так как наводит на посторонние размышления о наличии у вещи какого-то отличного от нее «бытия» и поиски сути этого странного бытия.) Поэтому, исследуя сам процесс определения вещи, ученый как раз и погружался в самую сердцевину философской работы. И такая логико-граммтическая философия не была следствием только «темных веков». Она вполне соответствовала духу как античной, так и средневековой философии. Даже ученейший неоплатоник Дамаский не мог ни на миг допустить, что действительная вещь есть вещь материальная из чувственно-воспринимаемого мира. Конечно, действительная вещь — это умопостигаемая сущность, расположенная в своей ячейке идеального миропорядка, тогда как материя и то, что из нее состоит, — в некотором отношении несущее. Правда, неоплатоники, следуя традициям платоновского «Кратила», отличали действительный предмет от его имени и речи о нем, тогда как для Исидора Севильского уже это различие слишком тонкое: но на то оно и начало латиноязычной философии — от времен Исидора до времен «утонченного доктора» Дунса Скота было еще далеко, но они оба принадлежали одной традиции. Сама по себе классификация определений у Исидора достаточно подробна, так как содержит 15 разновидностей, по большей части не совпадающих с современным делением, только само сущностное определение да «представление» соответствуют нашему определению через род и видовые отличия, а также операциональному определению соответственно. Любопытно, что в первом же параграфе определение называется делом конвенциональным, то есть, в понимании Исидора, реальные определения не отличались от номинальных. В этой главе для всех определений приводятся греческие названия, притом без ошибок, хотя латинские термины не всегда им адекватны.

419

Первый вид определений есть сущностное. Этому виду определения посвящена 25 глава.

420

Операциональное определение.

421

По-русски — синонимические.

422

См. тж. кн. I, гл. 31.

423

По-русски — метафорически.

424

Тринадцатый вид определения есть тот, который греки именуют κατὰ τὸ πρός τι. Это аристотелевская категория «отношение».

425

Κατὰ τὸν ὁ᾿ ρον — греч. «через предел (определение)».

426

Общее замечание к главе 30. Глава излагается по «Топике» Цицерона, которая существенным образом отличается от «Топики» Аристотеля, хотя о последней Исидор тоже знал, см. конец предыдущей главы. Для Цицерона топика была наукой, призванной помогать оратору, оптимизируя процесс доказательства в смысле поиска подходящих аргументов при построении речи. Тем самым из топики получалось искусство ораторской мнемотехники, соединенное со списком стратегии аргументации. Поэтому собственно аристотелевских топов мы здесь не найдем. Мы сомневались, как перевести название этой главы: «О топике» или «О “Топике”» (в смысле, «О “Топике” Аристотеля»), но остановились на первом варианте, так как, прежде всего, в самой главе нигде нет ссылок на книгу «Топики», ее переводчиков, структуру и т. д. Далее, само изложение материала строится не на аристотелевской «Топике». Наконец, глава начинается с определения топики как науки.

427

Топика есть наука изобренения доводов. Такая ясность — заслуга Цицерона, так как сам Аристотель столь сложно и долго рассуждает о предмете, задачах и содержании этой науки, что остается малопонятным; Цицерон же пишет: «Умение искусно рассуждать составляется из двух частей: искусства нахождения и искусства суждения, и создателем обеих был Аристотель. После него стоики усердно разрабатывали вторую часть, науку, называемую диалектикой, следуя, таким образом, по пути суждения. Искусством же нахождения, которое называют также топикой, они совершенно пренебрегли, хотя... использовать его приходится чаще» (Cic., Тор., 6). Этот момент очень важен: сегодня мы знаем Аристотеля как создателя силлогистики, но его собственная оценка значимости этой науки была невелика. Сравнивая индукцию (получение новых истин) и дедукцию (силлогистические выводы из найденных истин), Аристотель пишет: «индукция есть нечто более убедительное и очевидное, более доступное для познания и более распространенное; однако силлогизм есть нечто более сильное и более действенное против спорщиков» (Arist., Top., I, 12: 105а 16–19). Находить новые истины и доказывать их, опровергая ошибочные мнения софистов, — вещи разные. Для Исидора также именно топика, а не силлогистика есть высшее достижение логики. Он дает ей эпитеты «обитель доводов», «источник смыслов» и «начало речений» (argumentorum sedes, fontes sensuum et origines dictionum). Любопытно, что во времена А. Арно и П. Николя про топику думали прямо обратное (см. «Логику Пор-Рояля», ч. III, гл. 17). Итак, топика — наука о нахождении доводов, которые позволят делать правдоподобное заключение. Доводы же ищутся из «общих мест», то есть положений, которые являются не безусловно истинными начальными посылками, но общепринятыми мнениями. «То, что риторики и логики называют общими местами (топами), суть некоторые основные положения, под которые можно подвести все доводы, какими пользуются при рассмотрении различных вопросов; и в том разделе логики, который посвящен нахождению (топике), они наставляют читателя именно в отношении этих общих мест». («Логика Пор-Рояля», ч. III, гл. 16). Однако Исидор, упрощая материал, классифицирует не топы, как Аристотель, а классы аксиом, то есть предложений, могущих служить аргументами, как Цицерон. Последний осуществлял такую подмену по идейным соображениям — для Цицерона топика была наукой, призванной помогать оратору, оптимизируя процесс доказательства в смысле поиска подходящих аргументов при построении речи. Тем самым из топики получалось искусство ораторской мнемотехники, соединенное со списком стратегии аргументации. Это был так называемый «риторический подход» к топике. Любопытно, что Исидор не знал работ Боэция, касающихся топики, в которых последний совмещал риторическую (цицеронову) и логическую (аристотелевско-фемистиеву) традиции учения о топике. В целом, это явный шаг назад по сравнению с Боэцием. Подробнее см. работу: Лисанюк Е. Н. Боэций о значении искусства топики (на материале трактата «О различениях топов») // Verbum. Вып. 6. — СПб.: СПб-ское филос. общ-во, 2002.