Однако Уне и незачем было что-то говорить, потому что Эллен тоже почувствовала тон Мидраута. Ее глаза сверкнули. Она скривила губы и зашипела на него. Это было самое настоящее змеиное шипение, вполне соответствующее клыку в ее руках.

Мидраут невольно отступил на шаг. Уна засмеялась.

– Ладно, увидимся в Тинтагеле, – сказал Мидраут и ушел.

Уна шагнула к Эллен, протягивая руку.

– Я кое-что решила, – заявила она.

– И что же? – спросила Эллен, позволяя Уне увлечь ее вперед.

– Ты будешь моей подругой, – ответила Уна. – Моей лучшей подругой. Будешь?

И она повела Эллен к порталу, взяв под руку, как джентльмен, ведущий леди танцевать.

Следующие несколько ночей превращаются в серию горьковато-сладких событий. Мы с Наташей несемся галопом прочь от лондонских кошмаров, через широкие луга, где резвятся феи, мимо древних деревень, где из крытых соломой коттеджей вырастают золотые цветы, – до самого побережья, где Лэм и Домино радостно купаются на мелководье. Самсон назначает Олли и меня помощниками командира бедеверов. Папа без конца готовит мои любимые блюда. Он, похоже, уверен, что мои обмороки – знак того, что я мало ем, но я и не возражаю.

Но лучший за все это время момент – тот, когда Олли в одну из ночей подходит ко мне в рыцарском зале.

– Я тебе соврал, – говорит он. – Тогда, когда мы нашли мамины записи. Я сказал, что на полке в стене ничего не было. Но это не так. Кое-что там было.

Он протягивает мне запечатанное письмо, на котором дерзким маминым почерком написано мое имя.

– Почему ты мне не сказал?

Олли неловко топчется на месте.

– Мне хотелось выяснить, нет ли еще одного… И я собирался воспользоваться им, чтобы убедить тебя вернуться, если послания от всех остальных не помогут, но когда ты согласилась и…

Он умолкает. Так вот оно что. Это та самая зависть, которая, как мне казалось, понятна лишь мне одной.

– Ты можешь здорово разозлиться на меня, – бормочет Олли.

Когда-то, не так уж давно, именно это и произошло бы.

– Нет, – говорю я. – Ты действительно натворил много непростительного за последние годы. Но это другое.

Оставшись одна, я открываю письмо. И читаю:

Милая моя Ферн!

Я умерла. Так должно быть, потому что ты читаешь это. По правде говоря, мне повезло, что я прожила так долго.

Моя милая малышка, мне так хотелось видеть, как ты растешь. Но я должна сделать одно опасное дело. Ты поймешь к этому времени, что иногда мы должны подвергать себя опасности ради истины.

Я не знаю, известны ли тебе уже пределы твоих возможностей, но мне хочется, чтобы ты всегда, всегда искала способы быть сильной. Тебе, может быть, придется закончить начатую мной работу. Я оставила тебе подарок в Аннуне. Меч короля Артура – Экскалибур. Я нашла его и припрятала, чтобы ты им воспользовалась, когда придет время. Если ты обнаружила это письмо, то нашла и первую подсказку и уже на пути.

Я люблю тебя, моя Ферн, моя девочка. Я всегда думала, что твой отец – любовь всей моей жизни, но потом появилась ты. Будь сильной, будь опасной, будь любопытной, дочь моя. Следуй тому, во что веришь, решительно и беспощадно. И в таком случае я всегда буду рядом с тобой.

Мама

Я рассказываю Олли об Экскалибуре, и мы тратим множество утренних прогулок на обсуждение того, где мы могли бы найти подсказки и на что может быть способен этот меч, если мы найдем его. И по большей части мы спрашиваем себя, не та ли это вещь, которая так беспокоила Эллен и Мидраута; и не могло ли быть так, что, не разыскивай мама так энергично этот меч, ее оставили бы в живых. Именно это меня постоянно беспокоит, как язвочка во рту. Не был ли предназначенный мне дар причиной ее смерти?

Об остальной части письма я ничего не говорю брату. Это только причинит ему боль. Я сложила письмо и спрятала под туникой, поближе к телу, и прикасаюсь к нему каждый раз, когда начинаю думать о том, что виновата в смерти Райфа, и Рамеша, и Фебы. Это еще одно мое оружие, такое же мощное, как мой ятаган или мраморные шарики. Когда-то, очень давно, я была самой любимой на свете.

К концу учебного года я начинаю понимать, что Лотти распространяла в школе какие-то слухи обо мне. Она ничего не говорит мне в глаза, но я замечаю, как она бросает на своих друзей многозначительные взгляды, стоит мне оказаться поблизости. Я не могу злиться на нее. Я знаю, что к тому понуждает Лотти ее отец, и, конечно, чувствую, что я такое заслужила, пусть даже она и не знает, что именно я сделала. Иногда я думаю, что Мидраут готов причинить боль собственной дочери просто ради того, чтобы поймать меня в ловушку, и невольно жалею ее.

– Нам предстоит еще долгая борьба, чтобы свергнуть его, – говорит однажды лорд Элленби, обращаясь к выжившим рыцарям. – Его удалось застать врасплох потому, что он никогда раньше не встречался с силой сродни его собственной. Он стал самонадеян. Но он не повторит ошибку. Мы должны быть готовы к его следующему ходу, каким бы он ни был.

Таны из Гластонбери сообщают, что Мидраута заметили рядом с Тором[24] вскоре после того, как были разбиты его трейтре. Значит, он нашел новый портал быстрее, чем мы надеялись; находить незаконные порталы труднее, чем законные, но при его богатстве и власти он может купить почти все. По крайней мере, он пока держится подальше от Лондона. Но хотя мы сумели предотвратить массовую резню, задуманную Мидраутом в ту ночь, тысяча смертей все-таки похожа на результат, которого он добивался. И на волне общенационального горя Себастьян Мидраут взлетает все выше, он утешает, он обещает найти ответы, он искусно возлагает вину на тех, кто не похож на других.

И чувство страха, которое он рассеивает везде весь последний год, дает катастрофический эффект, отражаясь в людских снах. Когда Мидраут нападает на их способность воображать мир, отличный от того, который он для них рисует, их инспайры вырождаются. И теперь везде, куда бы я ни шла, инспайры вместо того, чтобы носиться в голубом воздухе, испуганно сбиваются в кучки, отчаянно пытаясь найти сновидца, способного придать им форму. Аннун рушится. Над башнями Тинтагеля больше не кружат ангелы. Огромные дубы уже не вырастают из фундамента замка.

Иногда я замечаю Мидраута, когда он после уроков сажает Лотти в свою машину, изображая нежного отца. Как-то днем он ловит мой взгляд, когда я выхожу, натянув на голову капюшон, невзирая на обжигающую жару. Я останавливаюсь, не зная, что делать. В моей памяти проносятся Рамеш, Феба и остальные, как это происходит десятки раз каждый день. А еще и те трейтре, которых я помогла убить. И я постоянно вижу выражение лица человека, чья рыжеволосая сестренка была убита у него на глазах. В последние мгновения его жизни я осуществила его самые жуткие кошмары. «Меня заставил это сделать Мидраут, – твержу я себе. – У меня не было выбора».