– Месть! Наших братьев режут!

Читатели не хуже нас знают, что никто никого не резал.

Но это был предлог или, скорее, сигнал к захвату населенных домов, лампионы которых имели несчастье погаснуть.

Лампионы снова зажглись, к великой радости толпы.

В эту минуту по улице Сен-Дени в направлении рынка Невинноубиенных проезжали кареты.

Возчики совершенно справедливо удивились, когда увидели на этой, как правило тихой, улице огромную толпу кричавших, певших, оравших людей, рассыпавших во все стороны петарды.

Лошади, по-видимому, удивились еще больше возчиков. Нельзя сказать, что крики толпы пугают лошадей; но что удивляло, удручало, останавливало четвероногих тварей, так это запах, вспышки и шум петард и ракет.

Лошадь зеленщика отнюдь не похожа на боевого коня или скакуна самой Беллоны19, как сказал бы аббат Делиль. Лошади зеленщиков остановились и протяжно заржали, лишь усиливая всеобщую сумятицу и неразбериху.

Возчики заработали хлыстами, но вместо того, чтобы ехать вперед, лошади попятились назад.

– Они пойдут! – кричали одни.

– Не пойдут! – возражали другие.

– А я вам говорю, что пойдут, – закричал какой-то мальчишка, подсунув петарду передней лошади под хвост.

Лошадь взбрыкнула, заржала и рванула назад.

В толпе раздался гомерический хохот.

– Вы загромождаете общественный путь! – басом рявкнул г-н Жибасье.

– Да это же господин Прюдом! – крикнул мальчишка.

Анри Монье только что изобрел ставший с тех пор весьма популярным этот тип французского буржуа, который стремится не отстать от времени, но неизменно оказывается сентенциозным глупцом и конформистом.

– Вы мешаете проявлению всенародной радости! – прокричал Карманьоль, эхом вторя Жибасье.

– Во имя Бога Всемогущего, – забормотал Овсюг, которого сделала набожным связь с женщиной, сдававшей внаем стулья в Сен-Сюльпис, – не противьтесь воле Провидения!

– Тысяча чертей! – проревел возчик, к которому были обращены эти слова. – Вы же видите, что я не могу проехать вперед. Лошадь не идет!

– Так подайте назад, брат мой, – предложил набожный Овсюг.

– Да не могу я двинуться ни назад, ни вперед! – вскричал возчик. – Вы же видите, что улица запружена народом.

– Тогда слезайте и распрягайте! – приказал Карманьоль.

– Да черт вас побери! – взвыл возчик. – Зачем же распрягать? От этого телега не поедет.

– Хватит болтать! – выкрикнул Жибасье-Прюдом басом, от которого мороз пробирал по коже.

Мигнув полдюжине типов, только и ждавших его знака, он бросился на неприветливого возчика и без особого труда свалил его наземь, а его товарищи распрягли лошадь с проворством профессионалов. Другие бунтовщики последовали их примеру.

К чему тогда нужны примеры, если им никто не будет следовать?

Итак, у этого примера нашлись последователи. Возчиков ссадили, лошадей распрягли, а через десять минут уже была готова баррикада.

Это была первая настоящая баррикада с того самого знаменитого 12 мая 1827 года.

Мы все знаем, что она оказалась далеко не последней.

Когда улица была перегорожена, движение остановилось.

Среди скопившихся водовозов с бочками, телег, бричек бросались в глаза похожие на армию скелетов огромные повозки зеленщиков, освободившиеся от груза.

Мальчишки, игравшие в кошки-мышки на развалинах дома неподалеку от улицы Гренета, услышали, что кто-то вздумал перегородить улицу, и решили внести свою лепту в великое строительство под названием баррикада, а, как известно, лучше всех в этом деле разбираются именно уличные мальчишки.

Каждый из них ухватился за то, что подходило ему по размеру и весу: одни взяли дверные косяки, другие – брусья, малыши растащили новый булыжник, сложенный по обеим сторонам для ремонта улицы. Словом, под руку им попало как раз то, что необходимо для строительства надежной баррикады, предшественницы наших современных баррикад.

Наблюдая за возведением этого монумента, толпа, затопившая сверху донизу всю улицу Сен-Дени, грянула «ура!». Всем казалось, что на этом нагромождении дерева и камней будет воздвигнут храм свободы.

Было около десяти часов. Вот уже час, как баррикады вырастали отовсюду. Подстрекательские крики неслись со всех сторон; разнообразные петарды, фейерверки вспыхивали прямо под носом у прохожих или залетали в разбитые окна в дома к тем, кого обвиняли в равнодушии или неискренней радости по поводу этой патриотической манифестации.

Суматоха продолжалась три или четыре часа; беспорядки царили повсюду, однако так и не появился ни один полицейский, ни один жандарм не замаячил вдали.

Мы уже приводили пословицу. Не желая злоупотребить народной мудростью, скажем все-таки: кот – из дому, мыши – в пляс.

Именно этим и занималась толпа.

Люди вставали в круг и отплясывали под песни, в той или иной степени запрещенные со времени революции.

Каждый занимался чем хотел: одни пели, другие танцевали, третьи строили баррикады, четвертые грабили себе подобных – все выбирали себе занятие в соответствии со своими наклонностями, инстинктом, фантазией, как вдруг, к величайшему изумлению толпы, собиравшейся, вероятно, всю ночь отдаваться невинным удовольствиям, все увидели, как со стороны улицы Гренета, словно из-под земли, вырос отряд жандармерии.

Но жандарм по природе своей безопасен, он друг толпы, покровитель уличного мальчишки, с которым может порой даже поболтать.

И вот когда собравшиеся увидели этих безвредных солдат, они затянули известную песню:

В нашей жандармерии,

Когда жандарм смеется,

Все жандармы смеются

Над жандармом, который смеется

Жандармы в самом деле рассмеялись. Однако сквозь смех они по-отечески предупредили толпу, предложив всем разойтись по домам и не шуметь.

До этого времени все шло хорошо, и толпа, возможно, последовала бы этому.доброму совету, как вдруг с улицы СенДени в адрес жандармов посыпались оскорбления. К оскорблениям прибавилось сначала несколько камней, потом – целый шквал.

Но можно подумать, что именно об этих солдатах мой собрат Скриб изрек ставшие крылатыми слова:

Старый солдат умеет страдать и молчать.

Не ропща.