Грусть постепенно развеялась. Несколько раз кортеж по её просьбе останавливался, потому что из окна кареты обозреть могучие, вздымающиеся к небу вершины, было затруднительно. Не заботясь о сохранности и чистоте платья, девушка с благоговением обнимала толстые стволы, чувствуя, как под корой, пульсируют, словно кровь, токи жизненных соков. Однажды ей даже показалось, что сквозь молодую траву, пробивающуюся через слой слежавшейся листвы, сквозь пласты почвы она видит переплетение корней, уходящее вглубь почти настолько, насколько наземная часть проросла кверху… Но главное — чудилось, что лес с радостью принял её, маленькую цветочную фею, и теперь делится с ней силой, дыханием, жизнью.

И впервые после смерти дорогого эфенди ей захотелось… танцевать. Выплеснуть в движении восторг, благодарность, сделать подарок не только лесу, но и его сущностям — дриадам, речным и ручейковым русалкам, которые, судя по записям в дневниках Аслан-бея, всё ещё водились, просто не показывались людям… Она с трудом подавила в себе этот порыв. Ноги так и горели, но… вряд ли те, кто её сейчас сопровождают, поймут танец правильно. К тому же, как однажды сказал тот же Филипп де Камилле, османские танцы слишком чувственны по сравнению с чопорными европейскими, и, по сути своей предназначены для единственного мужчины, но не для сонма зрителей… Потому-то Ирис ограничилась восхищённым аханьем и кружением по полянам. И, разумеется, не удержалась от того, чтобы выкопать несколько диких первоцветов для своего сада. Граф любезно одолжил ей кинжал — в дороге, несмотря на кажущуюся безопасность, нужно быть готовым ко всему! — а Фрида, раздав мужчинам из сопровождения кое-какую дорожную снедь, притащила для хозяйской «добычи» освобождённую корзинку.

После первой остановки Ирис перестала стесняться. На её вопрос — не сильно ли она их задержит? — граф пожал плечами и ответствовал, что, собственно, жёстких сроков у них нет, время, проведённое в дороге, принадлежит ей и только ей, стало быть, Ирис вольна распоряжаться, как угодно. Пробудут они в пути два дня или неделю — абсолютно несущественно. Если пресветлая гостья Франкии желает поближе ознакомиться с красотами их чудесной страны — можно только одобрить её похвальное намерение.

Мысленно переведя эту слегка выспренную речь, как «всё, что ни сделает прекрасная дама — всё хорошо!» пресветлая гостья позволила себе ещё несколько остановок: возле прелестного водопада, стекающего с небольшой скалы, затем на дивной поляне, полной зацветающей земляники, и, наконец, у старого, обросшего мхом, но ещё крепкого моста через небольшую речушку. Ей даже на мгновение показалось, что она заметила две полупрозрачные фигуры, метнувшиеся под низкий затенённый свод, а ухо уловило сдавленное девичье хихиканье. Значит, русалки здесь всё же водились.

Разумеется, Али не отходил от неё ни на шаг. То есть, выдерживал установленную дистанцию, следовал тенью, но, как обычно, бесшумно и незаметно, словно призрак., Привыкшая к сопровождению за три года жизни в Константинополе, Ирис его и не замечала. А вот восторги Фриды, горожанки, редко выбирающейся за главные ворота Эстре, и фигура графа, то и дело маячившая в отдалении… н-да, чуточку отвлекали. Но с этим приходилось смиряться. Загнать горничную в карету не позволяла совесть: девушка, в сущности, впервые в жизни увидела настоящий лес, так пусть порадуется, хоть и половины того не ощущая, что чувствует цветочная фея. Но лишить Фриду чистой незамутнённой радости — всё равно, что обидеть ребёнка. Филипп же… Он всё же сопровождающий, и, разумеется, чувствует на себе ответственность. Стоя на страже, он выполняет свой долг, долг дворянина и рыцаря, и не надо ему в этом препятствовать. Оттого-то Ирис не углублялась в чащу, как наверняка бы сделала, будь одна. Наделённая от природы цепкой памятью и умением прекрасно ориентироваться на местности, она не боялась заблудиться. Эфенди даже как-то сказал в шутку, что, будь она Тесеем, ей не понадобилась бы и Ариадна с её нитью, чтобы выйти из Лабиринта. Но Али за несколько лет службы привил своей подопечной уважение к разумным требованиям охраны, а потому — девушка не самовольничала.

Вот будет возвращаться, уже без шума, без помпы… Возможно, и без лишних глаз… Тогда и позволит себе разгуляться.

… Она не видела, с каким напряжением следят за ней двое гвардейцев из Роанской стражи, приставленные для почётного караула; а пока кучер и возницы на грузовых возках заняты лошадьми, оставшиеся двое вояк зорко обозревают окрестности, придерживая рукоятки пистолей. Как один из возничих, статный, с подозрительно безупречной выправкой, плохо сочетающейся с ливреей, на каждой остановке незаметно от восточной гостьи проскальзывает к двери грузового возка, и, после условного стука, быстро проговаривает несколько слов; а ему меж тем — отвечают.

И очень удивилась бы, узнав, что под простым дорожным камзолом графа де Камилле, под рубашкой тонкого голландского полотна надета кольчуга. Лёгкая, невесомая, но прочности необыкновенной; драгоценное изделие эльфийских мастеров, не раз спасающее графу жизнь.

* * *

Благотворное ли влияние леса, прекрасная погода, сама по себе дарящая прекрасное настроение, а может, и всё вместе сыграло свою роль, но только в карете не было уже того тягостного молчания, угнетавшего с самого утра. Теперь, даже если в разговоре Ирис и Филиппа тянулась долгая пауза, она не напрягала, а проходила бездумно и легко, в любовании видами за окном и поглаживании довольного жизнью Кизила. Кот, успевший за полдня от души порезвиться в густой сочной траве и даже на ходу словить бурундука, удовлетворил охотничьи инстинкты и теперь пребывал в полной эйфории. И уж разумеется, ему не могло не нравиться, что поглаживают его с двух сторон. Особенно ему пришлась по душе мужская рука, заметно крупнее и горячее хозяйской, и шло от неё ощущение силы, уверенности… мужественности, одним словом. Хоть и действовала она как-то… неумело, будто граф не привык уделять внимание роскошным котам с роскошной шерстью. Кизил великодушно простил ему эту неловкость. Пусть человек учится.

Тонкие пальчики девушки случайно коснулись пальцев графа — и дрогнули. Щёки Ирис зарделись от смущения. Так и пришлось им поделить кота: Филиппу достались спина и хвост, хозяйке — лобастая голова и уши с кисточками. Дабы в будущем избежать неловких ситуаций…

Вдруг Ирис насторожилась и побледнела. И Филипп, всю дорогу подсознательно ожидавший чего-то подобного, напрягся, успев лишь порадоваться обстоятельству, что нечто, к чему они с капитаном Лурье и маршалом Модильяни готовились, началось именно сейчас, а не на одной из полян, когда их прекрасная подопечная являла собой открытую мишень, фактически приманку… Безусловно, они заслонили бы её собой и не позволили бы и волоску упасть с прелестной рыжей головки. Но всё же хорошо, когда во время неприятностей дама остаётся в защищённом экипаже.

Неясное беспокойство заскреблось в груди Ирис, как будто ещё один кот, призрачный брат Кизилки, пробовал на ней свои коготки. Чувство это было неприятным и… знакомым. Почти также совсем недавно царапнуло её за поздним обедом в гостинице, когда она почувствовала на себе чужой неприязненный взгляд; причём не случайный, как это иногда бывает, если встретишь прохожего, обременённого тяготами и раздражённо глядящего на проплывающую мимо красотку в богатом портшезе: мол, у этой-то никаких хлопот, как сыр в масле катается! А целенаправленный, отслеживающий, пригвождающий к месту настолько, что она вынуждена была обратиться к Али за помощью. Ибо на такой случай у них было предусмотрено: раз уж хозяйка умеет считывать настрои окружающих — пусть она даже не сомневается, почудилось ей или нет. И без всякого стеснения говорит о том охраннику, ибо лучше скрыться от иллюзорного убийцы, чем подставить лоб настоящему.