— Как твои предки, окропляющие деревья кровью, — безжалостно закончил внук.

— А-а, всё-таки осуждаешь, — усмехнулся старик. Покачался в кресле. — Никакого почтения к главе клана, к его сединам, мудрости… А зачем тогда со мной увязался?

— Чтобы ты не натворил глупостей, — буркнул юноша. — Надо же кому-то за тобой присматривать.

— Бран О'Ши ещё не выжил из ума! — неожиданно визгливо вскричал старик и попытался подняться, но бессильно рухнул, сражённый то ли показным, то ли натуральным приступом слабости. — Как ты можешь, мальчик мой…

Внук опустился переел его креслом на колени.

— Дед, — сказал ласково, но без раскаянья. — Я знаю: ты хочешь добра и процветанья, не только нашему роду, но и всему острову, всей нашей бедной родине. Ты очень добрый человек, дед, ты заменил мне отца, выходил, научил всему, что знаешь… Но иногда в тебе просыпается Тьма, отголосок тех первобытных сил, что никак не могут угомониться. Дед, не торопись…

И получил обидную затрещину. Нанесённую, впрочем, довольно слабой рукой. Вздохнул, потёр щёку.

— Я осуждаю, но не сержусь. Помнишь, ты сам просил меня быть рядом и одёргивать, когда тебя начнёт заносить? Так вот, дед: тебя заносит не в ту сторону. Поэтому, ты уж извини, но я буду вмешиваться. Я ценю твою мудрость, опыт, умения, но делаю то, что считаю правильным. Ты сам меня так учил.

Старик вдруг закашлялся. Сник.

— Правнука бы мне! Правнука! — прошептал.

— Будет тебе правнук.

Райан накрыл его поверх пледа тёплым покрывалом, укутал ноги плащом…

— Вот привезём к нам гостью, покажем ей родные края — глядишь, побудет с нами, поделится магией… А мы с Нессой поженимся, и поскорее, родим тебе правнука…

— Так это сколько ещё ждать, — горестно прошептал старик.

— Полгода, не больше. Что? Ну, так вот получилось! — Юноша развёл руками. — Не удержались, согрешили… Прости, я тебе не сказал, но моя девушка уже не совсем невеста. По нашим, по старинным обычаям мы с ней уже сочетались, теперь осталось повенчаться.

Бран О'Ши перехватил руку внука.

— По старым? В роще?

— В нашей священной роще, дед, успокойся. И зачат твой внук или внучка тоже там, так что… готовь свой ритуал, в семейном-то деле обойдёмся как-нибудь без феи.

— И ты поехал… — пробормотал старик. — Отчего же… не сказал?

— Так ведь Постом не венчают, всё равно нужно было ждать. А тебя одного отпускать не хотел. Ты со мной-то дел натворил, а уж без меня…

* * *

С ночи погода испортилась, и, провожая гостей из Роана, зачастил дождь, мелкий, сыпучий, судя по всему — затяжной. Поначалу его шепоток за окном кареты казался Ирис… уютным, что ли? Она представляла, как истомлённые майским, но довольно жарким солнцем, листочки, луговые травы, цветы жадно тянутся к влаге, раскрывая устьица, как напитывается кора деревьев, лоснятся орошаемые моросью гладкие, как змеи, виноградные лозы… и скучала по своему садику. Если там сейчас тоже дождь — то бегут ручейки по водоотводным канавкам, пополняя маленький пруд, на пышных гроздях сирени дрожат и разрастаются капли, а потом срываются водопадом, потревоженные вспорхнувшей иволгой; недовольно гудят в своих домишках пчёлы, потому что не любят сырости… Хорошо. Вода — это благо. Жизнь.

А потом она загрустила. И не дождь, и не тоска по оставленному домику были тому причиной.

Да как же тут не покусывать губы и не сдерживать слёз, когда так и помнится, так и стоит перед глазами ласковая улыбка красавца грека? А ведь ещё вчера, окончательно и бесповоротно решив креститься, Ирис всё думала о нём — пока не запретила, наконец, всякие сожаления, сознательно перечёркивая возможность общего будущего с капитаном Джафаром. Ибо этот, без сомнения, замечательный, красивый, отважный мужчина, в неё влюблённый, даже не представлял, что, обожая свою «богиню», рискует не просто службой или званием — головой. Ведь он предложил ей место в своём сердце и в своём доме, а султан не потерпит брака дочери Баязеда и правоверного, к тому же, любимца янычар, и сухопутных, и флотских. Их возможный сын — угроза престолу. Нет, об этом не может быть и речи!

Тогда, вечером, она здраво рассуждала, что принятие христианства сделает их дальнейшее сближение с Джафаром невозможным. Как и то, что она решительно объявит о своём намерении навсегда оставаться во Франкии, и никогда более не возвращаться в Константинополь.

Но чем дольше она сейчас вспоминала ореховые глаза, красиво изогнутые брови, прикосновение губ к своим губам… тем невозможнее было отказаться от встречи в Лютеции.

Только бы увидеться, услышать его жаркий шёпот, признания! Хотя бы в последний раз…

А уж потом, конечно, придётся рассказать ему всё, насколько возможно, ибо умалчивать истину ради одного лишь недолгого наслаждения представлялось бессовестным и эгоистичным. Нужно ясно, без обиняков, объявить, что они не имеют права ни на совместное будущее, ни… Ирис едва удержалась от всхлипа. Ей вдруг ясно вспомнился младший сын луноликой Айлин, хорошенький, крепенький мальчик, и то, каким удовольствием она прижимала к себе тёплое живое тельце, целовала сжатые кулачки и лобик, пахнущий молоком… Может статься, у неё никогда не будет такого малыша. Почему? Да потому, что она не слишком-то высокого мнения о мужчинах при дворе в частности, и местных аристократах вообще, уже вдоволь наслышалась об их ветрености; а те, кого она с радостью признала бы достойным мужем и отдала бы своё сердце — увы, уже женаты. Встретит ли она такого, как Август, или Модильяни, или герцог? Трудно предугадать. А уж об умнейшем и добрейшем, как её эфенди, не приходилось и мечтать: подобные алмазы появляются на грешной земле очень редко.

Если же ей придётся уйти в монастырь…

Да, она не исключала и такой возможности. Твёрдо задавшись целью выйти лишь за того, кого полюбит, она заодно определила и условие: либо вообще не выходить, если так и не встретит свою судьбу. Хватит с неё договорных браков. Тем более что в Европе она в замужестве будет куда менее свободна, чем при эфенди. А вот, будучи не монахиней, но хотя бы послушницей в монастыре, она сможет трудиться в какой-нибудь больнице — это частое послушание, одобряемое и благословляемое, заниматься при этом медициной, и разбить свой новый сад, где будут не только лекарственные травы… Любимое дело и выполнение заветов Аслан-бея всегда будут при ней. Хромец зря надеется связать её по рукам и ногам обязательным браком. Она может оставаться свободной — и, вместе с тем, не представлять более для него никакой угрозы. Ибо для невесты Христовой открыта любовь ко всем сирым и обездоленным — но не к какому-то конкретному мужу, супругу и господину…

Погружённая в тяжёлые думы, она не замечала, как дождь за стенами кареты усиливается, переходя в крепкий ливень, как бьют по крыше крепкие струи… Горестно сжав губы, уставилась невидящим взглядом в окно — и молчала, молчала. Не слышала переругивания и сетований охраны, сменившейся в Роане — их осталось всего четверо, блестящий же кортеж рейтаров герцога отправился в Эстре ещё вчера. Не чувствовала, как воздух в экипаже наполняется сыростью, сочащейся из невидимых щелей. Не видела, как испуганно крестится в уголке верная Фрида. Лишь вздрогнула, когда раскололось небо, прочерченное ветвистыми молниями, и оглушительно громыхнуло прямо над головой.