Комната походила на гостиную. Она была небольшой, с двумя окнами на южной стороне, открывавшими вид на канал.

В Венеции солнечный свет обычно с трудом проникал в окна из-за узких каналов и четырех-пятиэтажных зданий, расположенных слишком близко друг к другу. Очень часто, выглянув в окно, человек видел лишь стены соседних домов. Однако комната, в которой находился Барбариго, не была ни темной, ни мрачной.

Один из углов гостиной занимал полукруглый камин, но без разожженного огня. Вероятно, этот этаж и остальные над ним были жилыми. Несмотря на то что комната была маленькой, здесь оказалось приятно благодаря живописному виду из окна, чем не могли похвастаться большинство домов Венеции.

Агостино Барбариго обратил внимание на убранство комнаты. Мебель и отделка были флорентийскими, они отличались довольно хорошим качеством.

В доме ничто не нарушало тишину Барбариго даже на минуту забыл, зачем сюда пришел. Он стоял у приоткрытого окна, рассеянно глядя на канал внизу. Затем гость почувствовал чье-то присутствие, обернулся и увидел в дверях женщину в светло-голубом платье.

И тут Барбариго сделал нечто совершенно ему несвойственное. Узнав женщину, он тотчас забыл, как, по обыкновению, элегантно кланялся в знак приветствия. Флотоводец уверенно шагнул ей навстречу и взял ее руки в свои. Но на хорошеньком, слегка накрашенном лице женщины не оказалось и следа удивления. Она только нежно улыбнулась.

Однако этот момент сердечной близости так же неожиданно улетучился.

Они сели, и Барбариго тихим голосом стал рассказывать женщине об обстоятельствах, при которых два года назад погиб ее супруг. Она спокойно слушала, не проронив ни слезинки. Мужа убила турецкая пуля во время морского сражения около Кипра.

Семью сразу же известили о его смерти. Однако тела погибших не отправляли на родину, поскольку во время долгого переезда в Венецию разложения было не избежать. Как правило, их хоронили на ближайших заставах Венецианской республики. Так, венецианцев хоронили на кладбищах Кипра, Крита и даже на Корфу, который от Венеции находился в десяти днях пути по морю. Поэтому многие семьи не могли навестить останки родных. Но и любая могила, находящаяся даже в самой Венеции, едва ли содержала хотя бы прядь волос убитого.

Служанка что-то сказала, не входя в комнату. Тем временем в гостиной стало совсем темно.

Служанка внесла свечи, и вдова приказала ей позвать сына, а затем попросила Барбариго повторить мальчику все то, о чем он только что рассказал. Флотоводец, конечно же, согласился.

Когда мальчик вошел, атмосфера в комнате сразу же изменилась. Он лукаво улыбнулся, вежливо поздоровался и сел напротив гостя. Барбариго повторил ту же историю, но на этот раз он рассказывал таким тоном, каким один взрослый мужчина обращается к другому. У него не было своих детей, потому он не знал, как нужно себя вести с ними. Но он и не желал говорить с десятилетним мальчиком как с ребенком, сообщая ему о смерти отца. А тот держался со всей серьезностью, которой от него ожидали. Он внимательно и по-взрослому сдержанно слушал гостя.

Во время рассказа мать сидела поодаль, наблюдая за ним. Ее лицо не выражало печали. Наоборот, оно кротко светилось от счастья, будто она снова ощутила давно забытое тепло.

…Покинув дом, Барбариго сел в гондолу у моста, назвал гондольеру свой адрес и устроился в кабинке, обитой изнутри черной шерстью. Лодка заскользила по воде, а пассажир предался воспоминаниям. Мысль об отъезде за город на виллу совершенно покинула его.

При первой встрече с Маркантонио Барбаро человек обычно предполагал, что ему далеко за семьдесят. И хотя он выглядел именно на столько, на самом деле ему было лет на двенадцать меньше.

Прежде всего он был худым, словно щепка. Несмотря на высокий рост, тело его, как казалось, состояло из одних костей и мышц, обтянутых бронзовой кожей. На голове практически не осталось шевелюры, а там, где волосы еще росли, они небрежно свисали, спутавшись с бородой, почти полностью поседевшие и лишенные всяческого ухода. Издалека «прическа» смотрелась словно взбитое серое облако.

Лицо Барбаро избороздили глубокие морщины, а его нос, хоть и тонкий, был по-орлиному изогнут. Такая необычная внешность, а в придачу еще и сверкающий, пронизывающий насквозь взгляд ни у кого не оставляли сомнений, что это — непростой человек. И такое ощущение еще больше усиливалось при разговоре с ним.

Столь явный внешний отпечаток на Барбаро наложила служба венецианским послом в Турции. И подобную самоотдачу работе можно объяснить лишь тем, что ему довелось родиться в стране, высоко почитающей дипломатов.

В августе 1568 года Барбаро направили в Константинополь. Изначально предполагалось — на год. Посол никогда бы не подумал, что останется там на целых пять лет, три из которых проведет в плену.

До назначения в Константинополь он служил посланником при дворе могущественной Франции. В то время нельзя было доверять даже союзным христианским государствам, а что уж говорить о Турции. Для Венеции она была особым случаем. Дело в том, что интересы обеих стран относительно Восточного Средиземноморья сталкивались.

Поэтому в Турцию Венеция отправляла самых маститых посланников, имевших, как правило, дипломатический опыт во Франции или Испании. А когда отношения с Турцией стали особенно напряженными, венецианский сенат использовал Барбаро в качестве своего козыря. Выбор был не случаен, ведь никто больше не умел так быстро схватывать обстановку в любом месте, где он появлялся. В одном из своих докладов в Венецию посол как-то написал: «Дипломатические переговоры с Турцией — это как игра в стеклянный мяч. Другая сторона может грубо бросить его, однако мы не можем ответить ей с той же силой, но и упустить мяч тоже не должны».

Все-таки неудивительно, что он выглядел на десять лет старше.

Назначение в Турцию, являвшуюся главным потенциальным врагом Венеции, даже в мирное время сулило дипломату по одной морщине в месяц. А так как все шло к тому, что в этом году турки бросят «стеклянный мяч» сильнее обычного, осень 1569 года показалась Барбаро холодной зимой.

13 сентября на венецианской судоверфи, в так называемом Национальном арсенале, разгорелся сильнейший пожар. Этот арсенал не являлся обычной верфью, он представлял собой целый сборочный конвейер, на котором работы велись в отлаженной последовательности — от установки основного корпуса и обшивки досками будущих судов до спуска на воду готовых кораблей. Здесь находились склады, откуда корабли снаряжали пушками, а солдат — огнестрельным оружием и арбалетами. Еще тут хранились приспособления для сборки парусов, а также значительные пороховые запасы.

Поэтому арсенал и располагался далеко от центра Венеции, в северо-восточной ее части. В городе, где совершенно отсутствовали защитные стены, это было единственное укрепленное место.

Итак, пожар начался поздней ночью 13 сентября. И когда огонь дошел до пороховых складов, три арсенала взорвались, после чего разразилось настоящее пожарище. Всего прогремело четыре взрыва, в результате которых четырнадцать тысяч дукатов пороха превратились в золу, а в крепостной стене была пробита сорокаметровая дыра. Даже находившиеся поблизости церковь и женский монастырь оказались разрушенными. Однако корабли пострадали меньше всего, сгорело лишь четыре галеры.