На следующее утро я проснулся и обнаружил, что бурю унесло в море. Солнце и легкий бриз быстро сушили город, а температура наконец упала градусов до семидесяти. На траве и дорожках Стайвесант-парка валялись ветки, но кроме них ураган, похоже, не оставил никаких необратимых следов своего пребывания в округе. Еще не было и половины восьмого, но экипаж, нанятый доктором, чтобы переправить наш багаж и нас самих на пирс на 22-й улице, прибывал через какие-то полчаса, а «Мэри Пауэлл» должна была отходить в девять; так что я быстренько оделся и привел себя в порядок, усевшись на крышки большого чемодана и маленького саквояжа, врученных мне доктором (дабы их удалось закрыть), а потом с грохотом спустился с ними по лестнице.

Сайрус с доктором уже встали, доктор в кабинете паковал книги и бумаги, а Сайрус на кухне снова варил кофе. Когда тот был готов, мы трое тоже все успели: сложили наши сумки и кофры у входной двери, и ничего не оставалось, кроме как пить крепкое варево Сайруса и сгорать от нетерпения оказаться наконец на борту, причем первое лишь усугубляло последнее. Я в последний раз осмотрел заднюю дверь, двор и каретный сарай, а убедившись, что все как следует закрыто, украдкой покурил. Тут наконец подъехала заказанная упряжка. Возница, старый немец, с которым доктор говорил на его родном языке, помог нам погрузить вещи, а затем мы повернулись попрощаться с домом, не зная, когда снова случится войти в маленькую железную калитку переднего двора.

По дороге к Гудзону погода все улучшалась, ветерок оставался тихим, а в небе наличествовало лишь несколько крупных быстрых облаков. Когда мы добрались до угла Девятой авеню и 22-й улицы, я высунул голову из коляски и глянул на пирс: «Мэри Пауэлл» стояла у причала и была окружена огромной толпой. Пока мы пересекали Десятую и Одиннадцатую авеню, число людей и экипажей продолжало расти. От запаха реки и перспективы отправиться в новые, волнующие места кровь моя просто бурлила, но я даже не представлял, насколько возбужденно веду себя, пока доктор шутливо не обвил рукой мою голову, объявив, что сие, по его мнению, — единственный способ удержать мой череп от взрыва.

Наши попутчики на пирсе, казалось, испытывали то же волнение и облегчение от внезапной перемены погоды, что и мы сами. Впрочем, у большей их части багаж не шел ни в какое сравнение с нашим — ведь такие пароходы, как «Мэри Пауэлл», служили преимущественно для дневных круизов, — и нам не составило никакого труда найти носильщика для сумок. Я сказал доктору, что подсоблю снять их с повозки и отнести на борт, а они с Сайрусом пока могут первыми осмотреть каюты и проверить, не прибыли ли прочие члены нашего отряда. Так они и поступили, а я быстро принялся перетаскивать багаж на ручную тележку дружелюбного носильщика-итальянца с помощью нашего рослого немецкого возницы. Я не понимал ни слова из того, что говорили оба, но это и не важно; сам вид речного парохода, разнаряженного и готового к путешествию, с выражающей уверенность и мощь сдвоенной трубой и большими колесами по бортам, а заодно и возбуждение, циркулирующее среди веселого сборища людей на палубе и пирсе, заставляли меня двигаться радостно, воодушевленно и уверенно.

Удивительно, какие мелкие вещи способны в мгновение ока изменить настроение: какой-нибудь звук или даже просто запах подчас могут вывернуть мысли и чувства наизнанку покруче иных разговоров часами или переживаний сутки напролет. Мне в то утро хватило одного вида — мимолетного взгляда, ей-богу, — человека, видеть коего я желал меньше всего на свете.

Динь-Дон. Он сидел, пожалуй, в тридцати ярдах от парохода, на большом штабеле груза на пристани — но взгляд его вперялся прямехонько в меня. Его порочные черты искажала та же злая идиотская усмешка, что и обычно — и лишь только он понял, что я заметил его, как спрыгнул на землю, ухмыльнулся еще шире и произвел энергичное непристойное движение руками и тазом.

И я, чего таить, понял сие послание: Кэт вернулась к нему.

Это меня просто убило — глаза мои уставились в землю, а челюсть отвисла. Потом где-то у меня в голове раздался голос: «Ну ясно, что она к нему вернулась, — сообщил он. — Ей больше некуда было пойти, благодаря тебе…»

Когда я вновь оглянулся, Динь-Дона и след простыл в толпе. Скорее всего, он следил за нами от дома доктора, а теперь, удовлетворенный нашим отъездом из города, решил попросту отправить мне на прощание личную весточку, которая ранила бы мое сердце так же, как я сам когда-то ранил его лицо. Ну что ж, у него получилось. Я уронил чемодан, который держал в руке, и сам рухнул на него настолько оцепенело, что едва расслышал знакомый голос — на сей раз определенно извне меня.

— Стиви! — То был мистер Мур, приближавшийся ко мне с саквояжем в руке. За ним следовал носильщик с тележкой. — Стиви, — снова произнес он, поравнявшись со мной. Потом присел на корточки. — Что такое, мальчик, в чем дело? Где доктор?

— Они… — Я встряхнулся что было сил, пытаясь избавиться от потрясения. — Они… уже на борту. Я таскаю наши вещи… с носильщиками.

Мистер Мур крепко опустил руку мне на плечо:

— Стиви, что-то случилось? Ты будто призрака увидел.

— Не призрака. — Я не мог пуститься в подробные объяснения, но часть поведать был просто обязан. — Пыльников. Должно быть, следили за нами.

Быстро обернувшись, мистер Мур прищурился и осмотрел причал.

— Но на пароход-то они не сели, а?

— Не-а, — ответил я. — Они ушли. Просто дали мне — нам — понять, что все еще наблюдают.

— Ага, — проговорил мистер Мур. — Ладно, пойдем. Как бы там ни обернулось, в городе нас не будет достаточно долго, чтобы Пыльники о нас и вовсе позабыли. — Я поднялся, и мы направились к трапу «Мэри Пауэлл»; носильщики шли следом. — Что-то не похоже на тебя, Стиви — дать запугать себя таким вот образом, — изрек мистер Мур, легонько толкая меня в плечо. — Хотя я все понимаю, после такой-то стычки.

Я не ответил, только кивнул и постарался привести дыхание в порядок. Когда мы взошли на борт, мне и это почти удалось — но обжигающий булыжник вины на дне живота никуда не исчез.

Оказавшись на палубе, мы с мистером Муром указали носильщикам дорогу к нашим каютам. Эти симпатичные, богато меблированные покои с нарядными деревянными панелями располагались посередине верхней палубы, по левому борту, а из окон их вскоре после отхода открылись виды не только на утесы Палисадов, но и на Кэтскилл и прочие горы по пути. Впрочем, тогда все эти прелести и преимущества для меня ничего не значили. Увидев, что багаж в целости и сохранности доставлен в каюты, где уже располагались и радостно осматривались доктор, Сайрус, мисс Говард и детектив-сержанты, я буркнул что-то насчет того, что хочу осмотреть пароход, и быстренько сбежал.

Внизу на главной палубе, прямо перед большими обеденными залами я обнаружил мужскую уборную и вошел туда, сопровождаемый несколько скептическим взглядом старого стюарда. Закрывшись в одной из туалетных кабинок, я прислонился к отделанной плитками стене и прикурил сигарету, стараясь отогнать дьявольские мысли и чувства, что раздирали мои внутренности. К тому моменту, как снаружи кабинки раздался голос стюарда, большого успеха я так и не добился.