Следовательно, главкоюз не осознал, что теперь объектом действий армий Юго-Западного фронта становится вся наличная австрийская вооруженная сила, которую и следовало добить, а не географические объекты. Брусилов предпочел Ковель и остановил войска, в ожидании наступления армий Западного фронта. К сожалению, Брусилов предпочел действовать в русле решений Совещания 1 апреля, хотя и сам Алексеев соглашался на их изменения уже в ходе начавшегося наступления. Шанс был минимален и кратковременен, но он был предоставлен генералу Брусилову. Поэтому можно сказать, что спорный момент о переносе направления главного удара Юго-Западного фронта заключается в том, что ген. А.А. Брусилов не воспользовался разрешением Ставки в период между 27 мая и 3 июня. Другое дело, что объективные условия для благоприятствования перемене наступления были невелики. Сам же полководец в интервью газете «Таймс» 12 июня отметил причину победы: «Стремительный успех русских войск является отнюдь не результатом простой удачи или австрийской слабости. Этот успех — прямой результат уроков, полученных нами за два года жестокой войны с германцами»{338}.

Наступление армий Западного фронта под Барановичами в конце июня было отбито немцами, после чего Северный и Западный фронты стали передавать свои резервы на Юго-Западный фронт. То же самое делали и австро-германцы, которым вдобавок пришлось совершенно отказаться от намерений вывести из войны Италию (австрийцы) и ослабить натиск на Верден (немцы). В свою очередь, Юго-Западный фронт продолжил штурм ковельского укрепленного района. В разное время главкоюз получал для усиления своих атак 3-ю армию Западного фронта, Гвардию, специально образованную для этого штурма Особую армию. Но все атаки русских были отбиты. И перенести главный удар на другое направление ген. А.А. Брусилов за пять месяцев боев так и не пожелал. Психологическая причина упорного штурма Ковеля — многомесячного штурма: «Брусилов не мог допустить, что 8-я армия — его армия, топчется на месте, терпит неудачи, в то время как другие армии, Щербачева и Лечицкого, продолжают победное движение. Я уверен, что именно этот психологический мотив заслонял собою все стратегические соображения. Брусилов считал, что причина неудачи кроется в недостаточной настойчивости его преемника, и несколько раз письменно и по аппарату посылал ему резкие, обидные и несправедливые упреки»{339}.

Избрав в качестве приоритетного ковельское направление, ген. А.А. Брусилов поставил развитие успеха на Юго-Западном фронте в зависимость от готовящегося главного удара на Западном фронте, где производство наступления откладывалось от каждого старого предварительно назначенного срока к новому. Но и затем, уже после Барановичей, отказа от ковельского направления не последовало. Напротив, самый кровопролитный штурм Ковеля был предпринят 8-й армией и Гвардией во второй половине июля, спустя месяц после неудачи под Барановичами. Последний же штурм состоялся уже в октябре месяце. Исследователь верно пишет: «Тактика одновременного наступления всеми армиями Юго-Западного фронта оправдала себя только в отношении проведения заранее детально разработанных операций с ограниченной целью, но к полному разгрому не могла привести: требовалось или подавляющее превосходство атакующего, или моральное разложение обороняющегося. Практика же постоянных одновременных лобовых штурмов без осознания их цели подрывала спайку между личным составом, офицерством и командованием… Наступление превратилось в самоистребление, хотя такой же характер имели и другие стратегические наступательные операции 1916 г., в которых и Германия, и страны Антанты несли весьма ощутимый урон и в обороне и в наступлении. Но урон России после тяжелейшей кампании 1915 г. был особенно ощутим, и в силу этого жертвы 1916 г. становились невосполнимыми»{340}.

Потери Юго-Западного фронта за май — декабрь составили до 1,5 млн. чел. Потери врага — по разным подсчетам, от почти 1 млн. до 1,5 млн. Другое дело, что для раздираемой клеветнической оппозиционной пропагандой Российской империи эти потери оказались последней каплей в броске буржуазии к власти. Русские войска Юго-Западного фронта в 1916 г. потеряли очень много людей, так много, что это обстоятельство поставило под сомнение возможность достижения окончательной победы в войне под эгидой режима Николая II. Согласно ген. Н.Н. Головину, в 1916 г. процент кровавых потерь держался на уровне 85%, в то время как в 1914–1915 гг. он составлял лишь 60%. То есть, вне сомнения, дело не столько в потерях вообще, сколько в соотношении платы за поманившую было победу. Смена ошеломительных успехов тупой и донельзя кровопролитной лобовой «мясорубкой» не могла не понизить морального состояния солдат и офицеров, которые, в отличие от вышестоящих штабов, все прекрасно понимали. Войскам, но не штабам, было ясно, что лобовое наступление на ковельском направлении обречено на провал. Но дела союзников были ничуть не лучше. Вкупе с Верденом и Соммой (только за месяц боев Битвы на Сомме англо-французы потеряли свыше 200 тыс. чел., и при этом едва продвинулись на 5 км) потери союзников в 1,5 раза превысили потери немцев. Потери итальянцев в Трентонской операции — 147 тыс. чел., австрийцев — 81 тыс. Примерно то же самое соотношение потерь — 1: 1,5, 1: 1,8 — было и на русском Юго-Западном фронте. Так что И.И. Ростунов справедливо говорит: «Несмотря на незавершенность, наступательная операция Юго-Западного фронта 1916 г. представляет собой выдающееся достижение военного искусства. Она открыла новую форму прорыва укрепленного фронта, которая для того времени была одной из наилучших. Эта операция является высшим достижением Брусилова как полководца, венцом его военного творчества»{341}. Даже если такой прорыв фронта и не был «новой формой», то в масштабах целого фронта до А.А. Брусилова его никто еще не применял.

В один голос участники войны свидетельствуют, что ген. А.А. Брусилов являлся счастливчиком, любимчиком военной фортуны. Вероятно, так оно и есть, если помнить, что везет сильнейшему и лучшему. Е.Э. Месснер пишет: «Обладать счастьем — необходимое условие, чтобы стать полководцем-победителем. Брусилов стал им… Трудно провести границу между оперативной энергией полководца и оперативным авантюризмом, но не будет, вероятно, ошибкой сказать, что в воевании Брусилова часто преобладал авантюризм…. Как человек — неуживчив, обидчив, мнителен к интригам, не объективен. Как офицер был карьеристом, позером, плохим товарищем (заслуги — себе, промахи — другим), обладал твердой волей для отстаивания своего мнения и для жертвования в бою солдатами. Как полководец он, не имея под собой основательной базы военного знания, не был разборчив в выборе оперативной идеи и не жалел на походе пота солдат, а в бою — их крови. Но он был любимцем военного счастья, а потому был победителем… Брусилов часто посылал своих солдат не в бой, а на убой. Этот упрек был бы убийственным, если бы только один Брусилов его заслужил, но этот упрек в каждой войне делали многим полководцам, потому что в сложной обстановке сражения бывает трудно определить, где проходит граница между боем и убоем. Брусилов, при всех своих непривлекательных особенностях, имел ценнейшее для полководца дарование: он верил в свое полководческое счастье, и военное счастье было к нему благосклонно, более благосклонно, чем к иным генералам, более умным, более знающим, более вдумывающимся в свои боевые планы. Не родись богатым, а родись счастливым — говорит пословица. Не родись мудрым, как, скажем, Куропаткин, а родись счастливым. Брусилов родился счастливым. Велика его заслуга, что он на военном совете добился разрешения атаковать Юго-Западным фронтом. Останься главнокомандующим генерал Иванов, не было бы Луцк-Черновицкой битвы, не было бы Луцк-Черновицкой победы»{342}.