Характерно, что значение счастья для победы прекрасно сознавал и сам Брусилов. Он неоднократно упоминает об этой составляющей (по мнению Брусилова — одной из важнейших составляющих) в своих мемуарах. Приказы и распоряжения командарма–8, главкоюза, главковерха, также несут в себе ссылки на военное счастье. Пример из мемуаров относительно смены комкора–8 А.А. Орлова: «Орлов имел неоспоримые достоинства военачальника, но, как и в прежних войнах, в которых он участвовал, помимо разных других серьезных недочетов, его постоянно преследовал какой-то злой рок. И большинство его распоряжений и действий, невзирая на видимую их целесообразность, выходили неудачными и вызывали всевозможные нарекания и недоразумения. Он был, что называется, неудачником, и с этим приходится на войне также считаться». Помета Брусилова на рапорте командарма–9 П.А. Лечицкого от 14 апреля 1916 г., посвященного подготовке прорыва: «Заранее предрешать, будет ли удар серьезным или нет — нежелательно. Лишь бы удар был правильно подготовлен, правильно нанесен и успех от сердца использован кавалерией. Не всегда численное превосходство решает дело, умение и счастье — элементы серьезные»{343}.

Ясно, что после первых успехов главкоюз уже не решился на риск, подобный подготовке Брусиловского прорыва, где он стал готовить вместо одного фронтового удара четыре армейских, что шло вразрез с устоявшимися на тот момент представлениями. Штурмовать Ковель было удобнее и проще, нежели планировать и осуществлять маневренные операции по образцу кампании 1914 г., в Галиции. Это обстоятельство говорит о том, что и Брусилов не смог в 1916 г. преодолеть «кризиса позиционности» в собственном мышлении. Все прочие еще даже и не пытались. Брусилов сделал попытку, но потом вновь свернул на наезженную колею, что могло привести лишь к неудачам. А объективная неизбежность неудач только увеличивала число потерь, которые после 1915 г. становились невосполнимыми. «Кризис позиционности», как свойство полководчества периода Первой мировой войны, был делом обычным и обыденным: «В 1917 г., после 2,5 лет позиционной войны, все разучились маневрировать. Сознание этого недостатка вызвало в высшем французском командовании боязнь маневренной войны, единственного способа быстрого окончания тяжелой борьбы, к которому стремилось само командование в предыдущие годы, делая неоднократные попытки прорвать неприятельский фронт»{344}. Но тем более обидно, что инерции не смог преодолеть полководец, который все-таки сделал попытку ее преодолеть.

Одним из результатов Брусиловского прорыва стало вступление в войну на стороне Антанты Румынии. Войска 9-й армии Юго-Западного фронта достаточно успешно дрались в Карпатах, на стыке с Румынией. Однако выступление румын (14 августа) стало запоздалым. Вдобавок нежелание румын взаимодействовать с русскими армиями привело Румынию к катастрофе. В очередной раз немцы в лице назначенных на высшие должности Гинденбурга и Людендорфа продемонстрировали свой организационный гений. В кратчайшие сроки, с сентября по ноябрь 1916 г., румынские армии и поддерживавшие их немногочисленные русские войска были разбиты, взят Бухарест, и почти вся Румыния — оккупирована. Для Брусилова лично Румынский поход выразился в том, что в декабре 1916 г. ему пришлось передать в Румынию 8-ю и 9-ю армии, а также отправить туда командарма–11 ген. В.В. Сахарова, по выбору Ставки назначенного помощником главнокомандующего армиями Румынского фронта. До образования же этого фронта с конца ноября, в течение примерно месяца, эти армии подчинялись Брусилову, так что он мог оказывать свое влияние на развитие операций в Румынии, хотя помочь это румынам уже не могло. Румынская спесь и кичливость, выразившаяся в характере оперативного планирования и отказе от русских советов, стали причиной крушения Румынии всего за четыре месяца борьбы.

Так или иначе, русские людские потери кампании 1916 г. имели массу важных последствий для дальнейшего развития событий. Во-первых, обескровившие армии Юго-Западного фронта громадные потери не внесли существенного изменения в общее стратегическое положение Восточного фронта. Во-вторых, гибель подготовленных за зиму солдат и офицеров, призванных в вооруженные силы после провальной кампании 1915 г., означала, что продвижение вперед, на запад, будет и впредь, как и в 1914 г., подпитываться наспех подготовленными резервами. Главным следствием исхода кампании 1916 г. стал вышеупомянутый тезис о решительном подрыве престижа и авторитета существующей государственной власти в смысле обеспечения конечной победы в войне. Цена кровью войск за победу была ни с чем не сообразна, да вдобавок победы в ударной армии фактически закончились уже в июне, хотя атаки продолжались еще три месяца.

Но была ли альтернатива? Русская армия в кампании 1916 г. должна была наступать уже только потому, что существовали обязательства перед западными союзниками. Причины политической зависимости Российской империи не зависели от А.А. Брусилова, а потому не могут быть поставлены ему в вину. Представляется, что единственным вариантом мог бы стать принципиальный отказ от наступления на Восточном фронте вообще. Но пойти на это русское военно-политическое руководство не могло. Поэтому вариант Куропаткина и Эверта не проходил ни в коем разе. Будь же на месте Брусилова другой военачальник, то вся кампания 1916 г. могла стать сплошными Барановичами, что лишь увеличило бы потери русских войск. И потому верно, что «волевого военачальника генерала Брусилова следует поставить гораздо выше генерала Алексеева. Он громил неприятельские армии, одерживал блестящие победы, которыми генерал Алексеев совершенно не умел пользоваться. Его одновременный прорыв в четырех местах, отказ от шаблонной подготовки удара “кулаком” в одном направлении, указывает на самостоятельное стратегическое творчество. Единственный из всех старших наших военачальников, он оказался способным на него. Алексеев не умел мыслить иначе, чем по раз навсегда с академии еще усвоенному шаблону. О других и говорить нечего»{345}.

В качестве характеристики личности А.А. Брусилова как полководца и человека можно сослаться на строки участника войны, чрезвычайно неприязненно относившегося к Брусилову за его позицию в годы Гражданской войны. Тем более объективной будет такая характеристика, что дается отнюдь не апологетом творчества генерала Брусилова как военачальника, и его идейным врагом. Уже цитировавшийся нами эмигрантский военный мыслитель Е.Э. Месснер так характеризует личность А.А. Брусилова, после каждого тезиса приводя соответствующие случаю примеры из истории Первой мировой войны. Здесь в очередной раз можно видеть, что любой талантливый человек весьма и весьма неоднозначен:

— «умел быть благодарным за сделанное ему добро…» [в своих мемуарах А.А. Брусилов старается отмечать положительные качества своих подчиненных и начальников, хотя это и не всегда у него получается]

— «умел ценить заслугу людей, с которыми соприкасался…» [характеристики А.И. Деникина, А.М. Каледина, М.В. Алексеева — руководителей Белого движения — скорее положительны, нежели отрицательны, и в неотредактированных мемуарах это видно еще более отчетливо]