– Молодё-о-о-жь! Чё ей!

– Уж да: море по колено. И-и-и туды чешут, неведомо куды.

– Охламонов, лоботрясов развелось после войны – хоть пруд пруди.

– Жить стало полегше, и всё-то им танцульки да лёгкий рупь подавай.

– Хва, старые перечники, наконец-то, ворчать на молодёжь! Если идти и смотреть только назад, жить с оглядкой и по разумению «чего бы не вышло» – ямину с ухабиной себе скорее найдёшь, чем глядючи вперёд, даже если поторапливаться или бежать.

– Тьфу, да не довольно ли вам речей? Надоело слушать заезженную пластинку. Что тут вам, партейное или профсоюзное собрание?

– Или товарищеский суд?

– Да не суд – судилище. И не товарищеский – вражий.

– Развелось умников, как собак нерезаных.

– А ну-ка, прекратить гавканье!

– Сань, Кать, а вы чё, ребятишки, затеяли?

– Неужто и каменюки хотите забрать на новую землю? Они ж тяжелющие!

– Сынок, и вправду, зачем тебе каменюки? Брось выкапывать, силы попусту изводить. Найдём по притокам вблизи Нови каких хошь валунов. Сам знаешь, там их всюду по берегам полно. Встречаются знатные крепыши, не хуже графских. Трактором, бульдозером, лебёдкой вытянем на дорогу, краном погрузим в кузов, – день-два делов. Лесхоз поможет и людьми, и техникой.

– Правильно, Галина! Мудрая ты женщина.

– Те, мама, пусть лежат, может, кому-нибудь пригодятся, а эти – наши.

– Как, как, сынок? Ветер уносит твои слова – не разберу хорошенько. Наши, ты сказал? Наши?

– Наши, мама. Наши.

Все соработники, и ближние и остававшиеся на некотором отдалении, расслышав что-то, заволновались и, всей бригадой сдвинувшись к каменюке, сбились воедино возле Сани и Кати. А те не прекращали рубить и выгребать лопатами грунт.

– Что, что Саня сказал? Наши?

– Наши, наши, сказал.

– Наши – ваши! Нашим – вашим! Я не поэт, но говорю стихами…

– Да помолчи ты, стихоплётчик-пулемётчик!

– Слухаюсь, мой херенал!

– Правильно, Санёк, ты сказал. Есть – наше, а есть – ваше. И нечего некоторым деятелям путать нас и под простаков канать.

– ВМФ! Морфлотцы знают, что и как сказать. Я тоже, Саня, флотский, но с Балтики. Короче, мы с тобой отныне и навечно кореши!

– Коляня, ты чё, вечно жить собрался?

– До сотенки точняком доскриплю. Я ж флотский!

– Нам, армейским, значится, поменьше выпадет поскрипеть?

– И ты, Димон, скрипи сколь хошь.

– Спасибочки, Колян, за щедрость.

– Вон оно чего – наши, сказал Саня! Коротко и ясно.

– Ясно даже любому вахлаку и шляпе.

– Опять оно!

– Да не цепляйся ты к словам, ровно репей к гачам или подолу! Чуй, братишка, что в душе у человека, а не по верхам его личности зыркай.

– Тихо! Саня хочет говорить.

– Мне, мама, отец рассказывал о камнях и о прадеде Евграфе Селивановиче. А потому много слов сейчас не надо. Скажу так: валунов и взаправду повсюду видимо-невидимо, и вывезти их в наше время нехитрое дело, даже плёвое. Но именно эти четыре, ты же знаешь, мама, надёжно и верно держали всю нашу избу.

– Ветер, сволочь, завывает! Что сказал Саня?

– Надёжно и верно, да?

– Да, да, надёжно и верно.

– Будда сказал: «Нельзя надолго скрыть три вещи: солнце, луну и истину».

– Чё?

– Да так, братан, припомнилось, – не удержался.

– Тишком за воротник заложил? Налей сто грамм и мне, – покалякаем, про Будду расскажешь мне.

– Извини, нету.

– Внимание: профэссор лекцию будет читать, на! Всем ухи навострить.

– И мне, молодой человек, не имею чести быть знакомым с вами, припомнилось кое-что. И сказано было в одном месте Священного Писания: «Что вы зовёте Меня: «Господь, Господь», а не делаете того, что Я говорю? Я скажу вам, с кем можно сравнить того, кто приходит ко Мне, слушает Мои слова и исполняет их. Он похож на строителя дома, который выкопал глубоко и заложил фундамент на камне. Когда случилось наводнение и на дом обрушилась река, она не пошатнула его, потому что он был крепко построен. А того, кто слушает Мои слова и не исполняет их, можно сравнить с человеком, который построил дом на земле без фундамента. Как только река обрушилась на дом, он тут же рухнул, и падение его было великим». И о том же самом, но чуточку иначе, сказано в другом месте Писания: «А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобляется человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошёл дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое».

– Хорош, Илья Степаныч, нагонять поповского дурмана. И без того башка трещит от проблем и хлопот.

– Оп-па-на, ещё один профэссор кислых щей вынырнул! Куда бы от вас, умников, спрятаться? Что, сказать проще, профэссоры, тяму не достаёт – «Не будь дураком, не будешь ишаком»? А? Всего-то: «Не будь дураком, не будешь ишаком»! Запомнили, на?

– А вы, правдорубы, словоблуды, чего только что про молодёжь не плели! Уж чья бы корова мычала…

– Тихо! Галинка хочет говорить.

– Ветер-то хотя и тёплый, а жмёт, знай, и жмёт, подлец!

– То природа-мать настойчиво, но всё же ласково закрывает нашей умирающей Единке глаза.

– Надо же! Как – живой ей, как – человеку, что ли?

– И она, и ветер – живые.

– Живые?

– Живые. Думаю, что живые.

– Да тихо вы там, сказочники!

– Знаю, сынок, знаю. Они не только избу держали, как надо, они держали и несли по жизни и судьбинушки всех нас. Из поколения в поколение. По задумке Евграфа Селивановича. Они наши дольние держители. Низкий поклон им от всех нас, мертвых и живых.

Мать поясно и розно поклонилась всем четырём камням.

Глава 73

Соработники, точно бы затаившиеся, напряжённо и вглядчиво молчали.

И кто сидел – встал, кто курил – загасил.

Кто-то перекрестился и следом тоже поклонился, но не камням – на восход.

Кто-то лишь только поклонился.

Остальные, очевидно и растерянно не зная, как именно поступить, просто стояли и смотрели, но как-то уже по-особенному, с какой-то детской пытливостью и насторожённостью, смотрели на эти крупно и мощно выдававшиеся из суровой суглинистой земли лобастые головы каменных богатырей.

– Будешь, сынок, всех четверых выкапывать?

– Конечно, мам, всех.

– Передохни. Весь в поту. И ты, Катюша, упарилась.

– Ничего, мам. Потом отдохнём.

– Да, потом отдохнём, тёть Галя.

– Отец тоже любил сказать про потом.

– Молоток, Санёк!

– Я ж говорю: ВМФ!

– Ну, что, бригада ух, снова работа́ем? Или будем дальше умничать друг перед другом, упиваться речами и лозунгами?

– Подать сюда лопаты и кайлы!

– А что, хорошее дело: можно ещё малёхо размяться. Живо лопату мне!

– Эх, где наша не пропадала!

– Хозяину видней,