– Поднажали!

– Не идёт! Эй, ещё двое к нам!

– Не зевай!

– Задумался детина в ненастную годину?

– Извините, бывает.

– Ещё поднажали! Гото-о-о-ов!

– А где корни?

– В голове у тебя.

– А на голове листья, что ли, а не волосы?

– Выходит так, паря.

– Значит, скоро зацвету и заблагоухаю.

– Зауха́ешь, заухаешь! Но потом станешь семечком и угодишь в землю.

– Печально. А я думал, одни радости меня ждут.

– Вырастешь деревом – чем не радость?

– Уже и второго хлопца подкопали – шустро верёвки сюда!

– Тянем-потянем!

– Пош-ш-шё-о-ол!

– Отлично: кажись, подладились вместе работа́ть!

– Ничё, живы будем – не помрём.

Глава 75

Уже в потёмках, освещаемые всполохами нараставшего пожарища, откопали и вытянули остальных. Всех четверых перетянули верёвками на волокушах к дороге; с часу на час быть обещанному дирекцией леспромхоза грузовику. Лежали каменные богатыри плечом к плечу, и казалось людям, что посматривали на загоравшиеся в небе звёздочки.

– Верно, наглядеться не могут – столько годов в земле да под листвяком за обшивкой. Всё одно что в плену или тюрьме.

– Такая у них судьбинушка.

– И вскоре снова держать им на своих головах избу и людей.

– Для того, может статья, Бог и создал их. И сказано в древности: каждому – своё.

– Одно слово, го́ловы!

Сами люди поужинали заботливо принесённой новинцами снедью, выпили настойки на кедровых орешках. Сидели кружком на чурбаках возле трепетавшего костерка перед пустым и развороченным местом, на котором совсем недавно стояла изба, а теперь только печь; отдыхали, беседовали, поджидая погрузку.

– Любуюсь, ребята, беляночкой печью. Не печь – чисто церковь, и даже похлеще.

– Что ж, перекрестись.

– Жаль, некрещёный, а иначе бы – за милую душу.

Ходят кони над рекою,

Ищут кони водопоя…

А к речке не идут —

Больно берег крут.

Запел кто-то под боком, однако представилось соработникам, что откуда-то с небес этих родных, хотя и захваченных тьмой, но, зачастую думалось, исконно и неизменно высоких, безмерных над Единкой, долетел голос сей. Молчали и слушали, – то ли небо, вспыхивавшее новыми и всё более яркими звёздочками, то ли душу свою растревоженную, но отчего-то полегчавшую за нынешний вихревой и непростой день, готовую, возможно, вспорхнуть к высям, если своим порывом поспособствует ветер.

Но он утих, наконец, утих.

Или, скорее всего, отхлынул от ещё прохладных маями сибирских вечеров и ночей в свои приютные юга.

Ни ложбиночки пологой,

Ни тропиночки убогой.

А как же коням быть?

Кони хочут пить.

– Чуешь, народ, что черёмухи вытворяют? Духовиты и пышны, ровно невестушки на свадьбе.

– Чуешь, чуешь! Голова просто кру́гом от духа.

– Никогда паберега в серёдке мая столь сильно и щедро не пахла и не цвела.

– То Единка с Ангарой и берегами напутствуют нас на добрую жизнь.

– Дай-то бог.

– Чтоб не просто жизнь у нас была, Тихоныч, а сказка?

– Будет тебе, Миха, если захочешь, и присказка, и сказка.

– И конец её.

– Что ж, не без того.

Вот и прыгнул конь буланой

С этой кручи окаянной.

А синяя река

Больно глубока.

– Тихо! Кажись, зилок подкатывает с большака.

– Точно, тарахтит вдали!

– Неужто дождались?

– Кто научился ждать – обязательно дождётся.

– Свистать всех наверх!

– Нанюхаемся благовоний и напоёмся песен после!

– Раз-два, взяли!

– Перехватили – подня-а-а-ли!

– Тяжелюга-каменюка!

– Чего ж ты, Петро, хошь – он и она в одном валуне.

– Держим, держим!

– Заходим левее по борту, теперь – чуточку правее.

– Стоп! Перевели дух, вдохнули-выдохнули.

«И там дух, и тут дух – похоже, повсюду и во всём сопутствует нам дух. Возможно, в нём и заключена стержневая сила жизни и судьбы».

– Михусь, отойди, без тебя справимся!

– А без тебя если?

– Расчирикался, вижу, а недавно загибался, на. Ладно, вместе, так вместе.

– Потом, мужики, побалаболите досыта, – держим, держим!

– Обоих? Богатыря и богатыршу? Или по отдельности?

– По отдельности и за разные места. Я, чур, – за богатыршины.

– Хва языком чесать и ёрничать. Работа́ть, так работа́ть.

– Ничё, живы будем – не помрём, глядишь.

– На-а-а – ход, братья!