— Ты не виновата, что обстоятельства сложились так, а не иначе, настаивала я.

— Но почему я? Почему именно я все время приношу несчастья и смерть?

— Мне ты спасла жизнь. Помни об этом. Я этого никогда не забуду.

— О, Кларисса, я так несчастна. На мне лежит страшная вина.

— Нет! — закричала я. — Ты не должна так думать.

Будь разумной Сабрина.

Мне предстояло вывести ее из этого ужасного состояния, так же, как это уже было однажды столько лет назад, и я острее, чем всегда, ощущала, насколько тесно переплетены наши жизни. Она была мне даже ближе, чем моя родная дочь Сепфора.

Сепфора была мягкая и женственная, и тем не менее, как ни странно, она гораздо больше была способна позаботиться о себе, чем Сабрина… Она дружила с Жан-Луи и, как мне кажется, в глубине души любила его сильнее, чем кого бы то ни было.

Сабрина не вышла замуж за Реджи. После той ужасной ночи она не могла выносить его присутствия.

Он слишком о многом ей напоминал. Сердце бедняги Реджи было разбито. Он уехал за границу к кому-то из своих родственников — кажется, в Швецию. Сабрина не могла сделать для него больше, я в этом уверена. Она сохранила к нему некоторую привязанность, но скорее всего это было вызвано тем, что его отец, которого он боготворил, был мертв. Так или иначе, Реджи ушел из нашей жизни. Я продала дом на Альбемарл-стрнт, и мы поселились в деревне. Мне казалось, что там, вдали от людей, мы заживем спокойно; впрочем, как это обычно водится, страсти вокруг смерти сэра Ральфа скоро улеглись.

За эти десять лет умерли Присцилла и Ли, и дяде Карлу пришлось вернуться домой, чтобы взять на себя управление делами в Эверсли. Как-то раз я навестила его, но теперь, когда не стало Арабеллы, Карлтона, Присциллы и Ли, там было довольно грустно.

Старое поколение ушло, его сменило новое. Мне самой исполнилось сорок три, Сабрине — тридцать. Люди удивлялись, что она никогда не была замужем, такая красивая молодая женщина, как говорили о ней. У нее, конечно, были поклонники, но мне казалось, что одна только мысль о замужестве слишком живо вызывала в воображении Сабрины ту сцену в спальне и заставляла ее отказываться от подобных планов.

Мы столько времени проводили вместе, что почти научились читать мысли друг друга, и единственное, чего нам хотелось тогда, это спокойно и безмятежно жить в деревне. Нам это нравилось, и мы не скучали по дому на Альбемарл-стрит. Мы погрузились в деревенскую жизнь. Наше общество составляли люди, которых мы знали, и со всеми из них мы были знакомы еще со времени Ланса. В нашем доме не играли на деньги, разве что иногда составлялась случайная партия в вист просто ради удовольствия. Я занималась буфетной и с увлечением работала в саду, особенно любила выращивать травы. Подобного рода жизнь была мне привычна еще по Эверсли, и, не будучи безумно счастливой, я зато была спокойна.

Мне нравилось наблюдать, как с годами все прочнее становились узы, связывающие мою дочь с Жан-Луи. Считалось само собой разумеющимся, что рано или поздно они поженятся. Они готовы были сделать это, но Жан-Луи хотел сперва убедиться, что он способен содержать жену. Жан-Луи был очень независим. Он, конечно, хорошо знал историю о притворстве его матери, и, вероятно, именно это повлияло на его желание сначала встать на ноги. Имение всегда сильно интересовало его, еще до смерти Ланса он многому научился у Тома Стэплеса, превосходного управляющего. Когда Ланс умер, Том занимался нашими делами с помощью Жан-Луи; а когда умер Том, я предложила эту работу Жан-Луи, и он с готовностью ее принял. А поскольку вместе с работой ему достался довольно хороший дом, вопрос с собственным домом для него был решен.

Именно этого он и ждал. Я знала, что теперь он и Сепфора поженятся.

Они были счастливы уже задолго до свадьбы.

Сепфора, Сабрина и я проводили долгие часы, обустраивая дом управляющего. Я радовалась, видя свою дочь такой счастливой, и у меня не было ни малейшего сомнения в том, что она поступила правильно, выбрав человека, которого знала и любила на протяжении всего своего детства. У них были одинаковые интересы, они вместе взрослели. Их брак не мог быть неудачным.

Как мне хотелось, чтобы Ланс был с нами и радовался счастью дочери!

Это было в начале 1745 года. Я сказала Сепфоре, что нужно подождать до лета.

— Июнь — это месяц свадеб, — добавила я. Она широко раскрыла свои прекрасные фиалковые глаза и сказала:

— Милая мама, какое значение имеет время года! Конечно, она была права; итак, свадьбу наметили на начало марта.

— В воздухе уже будет чувствоваться весна, — сказала Сепфора.

Я думала о том, как прекрасно быть молодой, и любить, и выходить замуж за человека, которого любишь. Я возвращалась мыслями к Дикону и опять мечтала о том, какой была бы моя жизнь, если бы он стал моим мужем.

Глупо было предаваться подобным фантазиям спустя тридцать лет.

И вот настал канун свадьбы. Дом был полон суетой приготовлений; запахи жарившегося мяса, пекущихся пирогов и всяческих других кушаний носились в воздухе. Начали прибывать гости. Сепфора хотела, чтобы свадьба была традиционной, с голубыми и зелеными лентами и с букетиками розмарина.

Я возвращалась мыслями к тому дню, когда я стала женой Ланса. Мне вспомнились все неотвязные сомнения, которые не давали мне покоя, и как, стоя у алтаря с Лансом, я словно почувствовала, что Дикон стоит рядом и глядит на меня с упреком.

Скоро Сабрина и я останемся одни. Когда Сепфора и Жан-Луи уедут, здесь станет необычно тихо. Я буду скучать по моей отсутствующей дочери. Но она уедет недалеко, и мы будем часто видеться с ней. Сабрина и я будем вместе. В те дни меня постоянно беспокоила мысль о Сабрине. Я считала, что ей следует выйти замуж и завести детей. Это вдохнуло бы в нее жизнь.

Я часто думала: не жалеет ли она о том, что не вышла замуж? Она часто совершала одинокие прогулки верхом. Мечтает ли она обо всем том, что может дать замужество? Не думает ли она, что прожила жизнь напрасно? Не появилась ли в ее глазах безнадежность теперь, когда от нас ушла Сепфора?

Я думала о Сабрине, когда услышала, что она зовет меня.

Меня удивило, почему она не поднялась ко мне в комнату, и я вышла на лестницу. Внизу, в холле, стояла Сабрина и рядом с ней какой-то мужчина.

Я спустилась пониже. Что-то знакомое было в его внешности.

— Неужели это… — воскликнула я. Он обернулся ко мне и улыбнулся. Я увидела те же ярко-голубые глаза, о которых вспоминала.

— Да, — сказал он, — так и есть. А ты — Кларисса.

— Дикон, — прошептала я недоверчиво.

— Вернулся на родину предков, — сказал он, взял мое лицо в свои ладони и вгляделся в него.

Внезапно меня охватило смущение. Я сильно постарела и не могла уже выдержать сравнения с девушкой, которую он знал столько лет назад. Под моими глазами пролегли тени, вокруг глаз появились морщинки, которых не было, когда он видел меня в последний раз. Моя первая молодость была слишком далеко.