Но дело не только в этом. В середине 1960-х годов начали проявляться последствия развития торговли между Востоком и Западом. К принятию «Западно-восточного торгового акта» в декабре 1969 года уже было ясно, что этот акт отличается от того, на что надеялись Джонсон и комиссия Миллера в 1965 году. Как ни удивительно, законопроект 1969 года предлагал гораздо более либеральные условия, чем хотелось Никсону и Киссинджеру; впервые за годы холодной войны конгресс опередил администрацию в желании либерализовать торговлю между Востоком и Западом. В своем отчете по экспортному контролю для нового законопроекта банковский комитет сената особо отмечал, что с момента принятия закона о контроле экспорта обстоятельства изменились; теперь контролировать экономическое развитие СССР вряд ли возможно, а потому действующий закон о контроле экспорта лишь вредит американским компаниям[825]. (Примечательно, что точно такой же аргумент приводили те, кто выступал против экономических санкций в отношении России вследствие ее действий на Украине.) Экономическая значимость Советского Союза больше не могла считаться оправданием экспортного контроля.

Сам Никсон, похоже, ценил геоэкономику не слишком высоко. Подобно Эйзенхауэру, Никсон скептически воспринимал торговлю как инструмент обеспечения политической либерализации в СССР (однажды он заметил, что «не признает философию, согласно которой наращивание торговли ведет к улучшению политических отношений. На самом деле верно как раз обратное. Улучшение политических отношений ведет к росту торговли»)[826]. При этом нельзя утверждать, что Никсон располагал альтернативными геоэкономическими стратегиями, будь то касательно торговли между Востоком и Западом или в рамках холодной войны в целом. Наоборот, Никсон и его советники рассматривали разрядку как преимущественно геополитическую меру, почти не имеющую геоэкономического содержания[827]. Экономические вопросы мало что значили во внешней политике Никсона. Для предыдущих администраций, более склонных к использованию геоэкономики (Трумэна, Кеннеди и Эйзенхауэра), неумолимый распад бреттон-вудской системы валютных курсов, привязанных к доллару США, являлся бы «главной угрозой интересам Соединенных Штатов и целостности антисоветской коалиции в 1969 году – еще большей угрозой, чем та, которую олицетворял Хо Ши Мин в далеких джунглях Индокитая»[828]. Но для Никсона опасения по поводу монетарного единства отнюдь не являлись принципиальным вопросом внешней политики. «Мне плевать на стоимость лиры!» – сказал он как-то своим сотрудникам[829].

В этом Никсон не был одинок. Медленно, но неуклонно Вашингтон начал отворачиваться от геоэкономики. Политолог А.М. Дестлер отмечает, что «перемены в настроениях прогрессировали и проявились в начале 1960-х годов, когда лидеры конгресса пожаловались на Государственный департамент, который не сознает и не отстаивает экономических интересов США». В 1962 году конгресс вынудил президента Кеннеди учредить Координационный совет по торговле в составе администрации как первый шаг на пути к новому этапу торговых переговоров[830]. Радикальный сдвиг случился в 1971 году, когда Никсон отказался от привязки доллара к золоту и потребовал от союзников признания экономических интересов США[831]. Действительно, своим решением «порвать» с золотом Никсон устранил любые сомнения в том, что он готов подчинить экономические интересы геополитическим целям. (Киссинджер отсутствовал, когда Никсон принимал решение и информировал европейских союзников; эту ситуацию сам Киссинджер позднее описывал как одну из наиболее критических за все годы работы в правительстве.)[832]

Аналогичным образом, когда американские фермеры, желавшие превратить свой урожай в наличные, одержали победу в жарком споре, продавать ли зерно СССР по политическим соображениям, творцы внешней политики США действовали по обстоятельствам. Для Киссинджера, который утверждал, что «американский урожай зерновых является важным активом», «простая продажа зерна за золото» была ошибкой: ведь зерно могло купить год или два «смирного поведения СССР»[833]. Этот эпизод, вошедший в историю как «Великое зерновое ограбление 1972 года», дал понять, что творцам внешней политики больше не следует полагаться на геоэкономические инструменты. Минули те дни, когда экономические инструменты могли применяться ради исключительно геополитических выгод[834].

Если Никсон изначально не доверял геоэкономическому подходу, нефтяной кризис 1973–1974 годов и общее распространение экономической нестабильности в середине 1970-х годов окончательно лишили его веры в эти инструменты, особенно когда речь заходила об экономических уступках для достижения геополитических целей. К середине 1970-х американский и западный рынки в полной мере оценили возможности либерализации торговли между Востоком и Западом. Эти рынки, пишет Добсон, оказывали «все большее влияние на политику; они по-прежнему поддерживали разрядку, но в первую очередь ориентировались на продажи и прибыли, а обмен экономических преимуществ на цели внешней политики казался им неравноценным»[835]. Вскоре и конгресс занял ту же позицию, опираясь на исследования специалистов. Итоговый отчет Комитета по вопросам международной экономической политики, радикально отличаясь от доклада комиссии Миллера четырехлетней давности, рекомендовал сократить «запретные» списки США до уровня КоКом и устранить «кабальное» лицензирование – не столько по соображениям национальной безопасности, сколько для того, чтобы сделать американские компании более конкурентоспособными. Свидетельствуя об ухудшении отношения к геоэкономике, этот отчет не только предлагал администрации ввести статус полезного партнера для СССР, но и предостерегал от «стремления использовать этот статус в качестве политического инструмента»[836].