Разумеется, постепенная интеграция Китая в мировое сообщество – начавшаяся именно тогда и еще далекая от завершения – может служить примером относительно успешного использования Америкой геоэкономических инструментов. Но те, кто утверждает, будто интеграция Китая является наглядным примером эффективности геоэкономики США, выдают желаемое за действительное. Безусловно, историческое «открытие» Китая в 1972 году способствовало стремлению Никсона привлечь КНР на сторону Запада, и исходная стратегия Никсона опиралась на геоэкономические стимулы[865]. Но из слов Никсона и Киссинджера следует, что большинство экономических инициатив было для них второстепенным[866]. В любом случае, после «открытия» Китая и возникновения вопроса об интеграции КНР в повестке дня последующих администраций США, во многом тактика свелась к произнесению «заклинаний о свободной торговле как панацее для политической либерализации. Минуло больше сорока лет с начала усилий Вашингтона по интеграции Китая в международную систему, и полученные выгоды – по преимуществу экономические и коммерческие»[867].

Этот краткий экскурс в американскую историю подтверждает, на основании накопленного опыта, что сравнительно недавнее «отделение экономики от внешней политики и политики безопасности США отражает отказ от ранней американской политики», если цитировать бывшего торгового представителя США и президента Всемирного банка Роберта Зеллика[868].

Точка зрения мистера Зеллика и тех, кто с ним согласен, видится долгожданным исправлением исторической несправедливости[869]. Но если Соединенные Штаты и вправду столь умело применяли когда-то геоэкономическую дипломатию, почему Вашингтон фактически отказался от этих инструментов, не считая санкций? Что такого особенного в текущем историческом моменте, из-за чего сменяющие друг друга администрации словно забыли о предыдущем успешном опыте США в этой области?

Да, налицо очевидное смещение фокуса внимания среди тех, кто разрабатывает, кто творит внешнюю политику; Карибский кризис, Вьетнам, конфликты на Ближнем Востоке, советские военные авантюры в Анголе, Мозамбике, Центральной Америке и Афганистане – после всего этого Америка вынужденно сосредоточилась на военной составляющей холодной войны. Вдобавок ответ в значительной степени кроется в материальных факторах, описанных выше: в экономической нестабильности США, впервые за несколько поколений, и во внутриполитическом признании роли торговли.

Бюрократические и организационные факторы также играют важную роль. Американский политолог А.М. Дестлер описывает, каким образом начиная с «золотого разворота Никсона… и далее укреплялась связь между внутренней и международной экономической политикой»[870]. Торговая комиссия Белого дома постепенно превратилась из органа с малочисленным персоналом и ограниченными полномочиями в Управление торгового представителя США, наделенное широкими полномочиями по координации всех торговых переговоров с Китаем. Этот орган чутко реагирует на инициативы конгресса и внутренние экономические интересы, к 1992 году в его аппарате числилось 160 человек, а два представителя имели статус, равный статусу полномочного посла.

С институциональной точки зрения главным проигравшим оказался Государственный департамент. «Пока длилась холодная война, влияние экономического комплекса ощущалось в том, возможно ли было отделить экономические проблемы от соображений безопасности, – объясняет Дестлер. – При наличии сильного министерства финансов, все более активного аппарата торгового представителя и надежных внешних контактов зачастую это получалось. Но интересы национальной безопасности сохраняли приоритет, ими президенты занимались в первую очередь. Падение Берлинской стены в 1989 году и крах СССР в 1991 году поставили этот приоритет под сомнение»[871].

Как представляется, наиболее полезный ответ на вопрос, почему США отказались от геоэкономики, связан не столько с эволюцией традиций внешней политики, сколько с развитием экономических теорий – и, что, возможно, еще важнее, с изменением готовности экономистов воспринимать себя и свою дисциплину как составные части реалий государственной власти. Любопытное и отчасти провокационное мнение на сей счет излагает профессор права Йельского университета Дэвид Грюэл, который полагает, что опыт нынешних творцов политики США (тот самый разрыв между логикой и задачами экономики и государственного управления) представляет собой сравнительно недавнее явление и знаменует разворот сложившегося тренда. На самом деле, говорит Грюэл, если попытаться определить «золотой век» сотрудничества экономистов и внешнеполитических ведомств Соединенных Штатов, выясняется, что всему виной период после 1945 года. Приблизительно с Адама Смита и его критики меркантилизма ненулевая сумма либеральной (и неоклассической) экономики, которая ратует за либерализацию, конфликтовала с исторически традиционной логикой нулевой суммы в межгосударственной политике[872]. Лишь на мгновение в истории США эту напряженность удалось временно ослабить, благодаря, по выражению Грюэла, «значительным преимуществам (для США) идеологии холодной войны»[873]. Утверждение этой либеральной экономической доктрины – в диапазоне от исходной идеи Адама Смита до теорий Милтона Фридмана – вполне соответствовало целям внешней политики США того времени. В ходе этого уникального конфликта СССР оказался противником свободной торговли, «из чего следовало, что любая выгода для свободной торговли становилась выгодой западного мира» в его стремлении победить в холодной войне. «Ах, сколь просто было, кажется, составлять большую стратегию в те дни!»[874]