* * *

Пробравшись в святая святых храма Тяньлун, Цзюмочжи довольно потер руки: искомое обязано было находиться в просторной зале, что располагалась на первом этаже главного здания монастыря. Середина этой залы была отгорожена тростниковыми занавесями, что скрывали шесть молельных подушек, и шестигранный же высокий постамент, на котором были закреплены шесть свитков. Все это не могло быть ничем иным, как местом хранения и изучения вожделенного стиля Божественного Меча Шести Меридианов. Предвкушающе улыбаясь, тибетец раздвинул циновки, что частично скрывали от глаз его цель, и застыл в удивленном ступоре: свитки на постаменте были девственно чисты, без единого знака или рисунка.

— Воры! — внезапный вопль, истошный, но до странного веселый, казалось, сотряс весь храм. — Воры в хранилище тайных знаний! Злодеи покушаются на сокровища храма!

Главное здание монастыря немедленно наполнилось шумом, гамом, и вооруженными монахами. С десяток бдивших в ночи послушников с боевыми шестами наперевес, двое из высокопоставленных монахов — Бэньцань и Кужун, — и заспанный Дуань Чжэнчунь вбежали внутрь, заполошно оглядываясь. Их взоры, не обещающие вору ничего хорошего, немедленно скрестились на Цзюмочжи. Следом, на нем скрестились сияющие клинки Божественного Меча Шести Меридианов.

Тибетец не стал вступать в продолжительный бой — его раны, забинтованные окровавленными полосами ткани, явно давали о себе знать. Кое-как отразив пламенным щитом слаженный удар троих монахов, он что есть силы драпанул в сторону выхода, где, напуганно шарахнувшись от держащегося за стену Дуань Юя, он поспешно свернул, куда глаза глядят. Врезавшись в закрытое окно, переломав рейки ставень, и проделав в оклеивавшей их бумаге огромную рваную дыру, тибетец проломился наружу и был таков.

— Вор! — испуганно ахнул Бэньцань, всплеснув руками. — Тибетский вор стащил свитки с описанием тайного стиля! Нужно немедленно гнаться… нужно догнать… схватить… — взволнованный старец начал задыхаться, и ближайшие два послушника поспешно поддержали его под руки.

— Сегодня, у меня была замечательная возможность безнаказанно стать вором, — громкий и размеренный голос Инь Шэчи услышали все. Юноша, не скрываясь, вышел на свет; в руке его покоился сверток из нескольких свитков.

— Я мог бы унести тайный стиль Дуаней, и все бы подумали, что эта кража — дело рук тибетского злодея, — продолжал он, четко и уверенно. — Я мог бы найти два железных оправдания своему воровству — ведь не более чем неделю назад, младший из семейства Дуань признался в том, что украл два тайных искусства моей секты, и, при этом, не пожелал ни забыть их, ни понести заслуженное наказание, — все так же опирающийся на стену Дуань Юй стыдливо отвел глаза.

— Я бы мог сказать себе: я забираю стиль Божественного Меча Шести Меридианов в уплату за Искусство Северной Тьмы и технику Бега по Волнам, стили не менее могущественные и таинственные, чем семейная пальцевая техника Дуаней, — не умолкал Шэчи. — Я мог бы сказать: государь Да Ли, изгнавший меня из страны, чтобы избежать справедливого наказания для своего племянника, заслужил возмездие своим неправым деянием. Но, — его пронизывающий взгляд обвел всех присутствующих, и остановился на Дуань Юе. Тот, на мгновение подняв глаза, смешался под строгим взором зятя, и вновь потупился.

— Но я — не вор! — повысил голос юноша. — Неважно, какие оправдания можно привести воровству! Неважно, какие благие намерения можно питать, присваивая чужое! Несмотря ни на что, воровство неизменно останется низостью, и я, Инь Шэчи, наследник секты Сяояо и младший из семейства Инь, никогда не замараю им свою совесть, в отличие от некоторых моих нечистоплотных родственников! — смерив шурина взглядом, полным оскорбленной гордости, он швырнул свитки ему под ноги, и отвернулся.

Бумажная скатка развернулась, и свитки раскатились по полу, открывая глазам присутствующих рисунки и описания практики Божественного Меча Шести Меридианов. Один из послушников, старательно отворачиваясь, поднял их с пола, и протянул монаху Кужуну. Тот с бесстрастным видом отнес свитки обратно в хранилище, и привесил к постаменту. Инь Шэчи стоило больших усилий не улыбаться сейчас — он чувствовал себя полностью отмщенным. Сегодня, он отвесил Дуань Юю изрядный щелчок по носу, да еще и в присутствии многих людей, что обязано было пронять даже толстокожего сына Дуань Чжэнчуня. Сам Принц Юга, присутствовавший при этой показательной словесной порке, также добавлял остроты блюду праведного возмездия. Да, больших усилий стоило Иню-младшему не расплыться сейчас в довольной улыбке, но, зная толк в хорошей каверзе, он имел достаточно терпения, чтобы дождаться самой приятной части — проявления уязвленных чувств ее цели. Дуань Юй не разочаровал.

— Я виноват перед тобой, брат Шэчи! — ответил он надрывно и громко, бухаясь на колени. Всхлипывания настойчиво врывались в речь юного принца, делая ее путанной, и, одновременно, более прочувствованной. — Ты прав, ты совершенно прав! Я поступил низко, присвоив имущество твоей секты. Я поступил еще хуже, уговаривая тебя предать ее. Я упорствовал в своих ошибках, и стал причиной изгнания, твоего, и ни в чем не повинной сестрицы Вань. Я не стану рядиться в терновник и молить о прощении[3] — видит небо, я не заслуживаю его, — он громко шмыгнул носом. — Но я могу просить об одном — исполни ранее задуманное, и уничтожь мои меридианы, — стоявший неподалеку Дуань Чжэнчунь испуганно охнул, и дернулся было к сыну, но замер, остановленный его отчаянным взглядом.

— Я не буду сопротивляться, — с виноватой искренностью продолжал Дуань Юй. — Я также не позволю отцу тебе помешать. Не встревай, папа: это дело — между мной, и братом Шэчи. Я никогда не желал идти воинским путем, и был прав — первые же мои шаги по нему принесли невзгоды и разлад моей семье. Приступай, брат Шэчи — я готов принять свое наказание, — он гордо поднял подбородок, то и дело смаргивая влагу из глаз.

Инь Шэчи повернулся к шурину с озадаченным видом. Задуманная им шутка нежданно обратилась трагедией, уместной в какой-нибудь оперной постановке, но никак не в жизни. Он ожидал от Дуань Юя чего угодно — бегства, оправданий, упорного отрицания содеянного — но вовсе не полного признания вины, и просьбы о наказании. Безмолвный, он подошел к юному принцу, что лишь сжался и зажмурил глаза, но не двинулся с места. Наклонившись и взяв Дуань Юя за локти, Шэчи легко поднял его на ноги, да так и остался стоять, поддерживая шурина — того все еще шатало даже от такого