сваливаешь… так и не объяснив же свой хренов… хреновый и как никогда… поступок… в туман и на целых же… пол-года! С редкими лишь перебивками-появлениями и весточками же с фронта… через того же все Ника. А теперь же вдруг появляешься и еще же предъявляешь мне за мои же все попытки не убить ее… себя и всех… и в этом же всем еще всеобщем беспределе: «Егорка ведет себя крайне несправедливо и неподобающе». Несправедливо… Конечно. А справедливо и ты вот смотался, решив, что не сможешь держать язык за зубами? Мы, может, тоже не могли… но нам отчего-то же и все же пришлось — ведь было надо. Да и хоть кому… Да и странно же было бы, не считаешь, если бы мы все дружно смахались, и только бы ей в глаза не смотреть?! Конечно, несправедливо! Но и мы ведь пытались… Мы молчали… Мы, блять, выживали! А ты же так легко унесся, просто-напросто поджав хвост… И прикрывшись же еще ко всему своим же собственным языком без костей… лишь и с помощью же все того же Совета. Не думал остаться и на себя меня принять, трус?! В этом же и весь смысл-то был по итогу, нет? На тебя же я должен был все это спустить, а не на нее! И как тебе теперь твои, а, «Слон и моська», «Лев и собачка» на наши же все будни, м? Которых, может быть, и не было бы — рассказал бы ты сам мне все это… и сразу. И если бы не вообще, то и не так и не с той, во всяком же случае. Ведь в отличие же все от той самой правды — от этой уж нам точно бошки бы не сняли и… все же еще они! И да, конечно, за себя бы того я вряд ли бы здесь и конкретно же сейчас отвечал… но и как приятный же бонус мне… и к твоим же пробудившимся из ниоткуда совести и морали… только тебе и… лично же я! Не трогая же более ни-ко-го… Так и что же теперь — ушедший и неживший или оставшийся и выживший: кто, на самом деле, и из этих же двоих-нас сделал Софии хуже?

Глухой хлопок. И вместе же с чуть отпрыгнувшими от них Александром и Никитой назад и уже отлетает Егор, тут же складывая и скрадывая крылья, возвращая же себе и свой же цвет глаз, вместе же и с тем как и прижимая же к кровоточащим ушам обе свои ладони. Озлобленно смотря на раскрывшего же, в свою очередь, и четыре уже своих средних черных крыла с такими же рваными концами перьев и ударившего ими его же по первым Влада. Что и без какой-либо гордости, как и без предубеждения, явил тем самым всем и вся оставшиеся же кое-где свои и белые перья, где еще наполовину, а где и частью и лишь самыми кончиками с сине-фиолетовым и розово-фиолетовым же отливом, переходящим и словно бы даже перетекаю-переползающим, как и самый настоящий же хамелеон, в зеленый: лишь на концах первых рядов перьев, до середины и вторых, а к последним рядам и вовсе же целиком. С костяными же черно-белыми и ближе все же к черному рожками наверху.

— Наконец-то… Да, конечно! Я виноват… И виновен. Ка-юсь! — Покривлялся Влад и поклонился до что и ни на есть черного пола, коснувшись его еще и левой рукой, держа правую же у сердца, и ехидно сощурил черные с тонкими белыми кольцами глаза. — Признаюсь и сознаюсь… Да. Оставил кое-что за собой. Но и не из вредности… Из принципа! Принципиальный и гордый, знаешь… Ага! А ты — стрелочник, которых еще поискать. И ведь еще и не найдешь, ведь и даже хоть и как я этого сделать ты не можешь… Без малого! Вместо того же чтобы взяться за голову самому и прекратить же так же все это… Опершись и на то же все время, что безвременно. И где вечность не вечна. А бесконечность и подавно… И где ты задоишь себя и задрочишь же скорее, чем и сдохнешь… Зарубить же все и вся на корню. Выкорчевать и сжечь дотла. Да и чем быстрее же — тем лучше… Вновь ведь рассусоливаешь и губы дуешь: «Никого рядом нет, музы нет…». Истинный творец! Достойный и своего же творчества… Как и своих же творений. Никакого и никаких! Где и если художник еще от слова «худо», то ты в таком же вот случае от «твор»? А и скорее даже: «тварь». «Грустная» еще же — ко всему. Или там «сука» была? Неважно… Ведь ты и так понял! Но давай же, конечно, да… Рассказывай же теперь и дальше свои сказки… До Ксандера ведь все равно не дотянешь — у него это лучше всех всегда получалось и до сих пор же получается! — Рявкнул он и взглянул на мужчину вновь стоявшего же за спиной Егора, только теперь еще и с таким же непониманием в серых глазах, как и сам же блондин до него и ранее. Но и со своим же еще тихим шоком, как и громким же ужасом от всего произнесенного же Егором до и, как видимо еще теперь, подтвержденного же следом и после него же самого лично же уже Владом. А и только лишь затем — и от всего же происходившего и происходящего до сих пор вокруг и внутри же каждого из них в общем. — Что, пап? Тоже считаешь меня бегуном? Не хочешь и узнать: «Как я провел… это?». Это вот… все! Боясь и трусясь… Или мне, как в школе, колледже или универе эссе на тему сдать? Заодно рассказав еще в нем и про осень… зиму и… весну! Не полностью пока, да… Но и все же! И про то, как я шлялся незнамо где… А Егор же все и в это же самое время оставался… и остался здесь. Умничка-разумничка какой, а! — И резко же глянул, вернув взгляд, вновь на названного же собой. — Но ведь и никак не странно. Символично и… со смыслом. Ведь кто же всегда у нас козел отпущения? Владик — козел отпущения! А если его вдруг и нет — значит, София. Так получается, да? Л — ло-ги-ка! А чего себя-то… вот… забыл? Запамятовал? Конечно… Себя-то куда жальче… Что уж говорить и об отражении… Зеркале! Мы… вон… лучше на девчонку все перекинем, да? А она