– Не надо, Григорий Ефимович, не открывайте шампанское.

– Чего так?

– Я выпью с вами немного мадеры.

– Мадеры? – Распутин улыбнулся, и Ольга Николаевна увидела, какие зубы у этого всесильного человека. Зубов у Распутина, ей показалось, вообще не было – вместо них какие-то сточенные черные пеньки. – Мадера – лучшее вино из всех, что имеются в России.

Это Ольга Николаевна уже слышала от Распутина. Он несколько раз после отъезда Георгия на фронт звонил ей на квартиру, настойчиво просил встречи, говорил, что если она не свидится с ним, то от Георгия отвернется Бог и с мужем может произойти всякое: фронт есть фронт. Она уходила от встречи столько, сколько могла, ей была неприятна недвусмысленная настойчивость Распутина, его вкрадчивый, с придыханием, голос, но она боялась за Георгия, опасалась и за себя, за свою судьбу: Петроград стал опасным городом, с началом войны из многих темных щелей вылезла всякая нечисть – ворье, налетчики, убийцы, грабители, в селах заполыхали дома, на заводах начали бастовать рабочие.

Она боялась того, что происходило в мире, искала защиты, и ей показалось, что такой защитой может быть Распутин. Раньше у нее был Георгий, сильный и бесстрашный человек, победитель нескольких матчей по английскому боксу, кавалер боевого ордена, сейчас Георгия нет, а гулкая петербургская квартира стала пугать Ольгу Николаевну…

В конце концов она согласилась встретиться с Распутиным, хотя сомневалась в целесообразности этой встречи до самого последнего момента – внутри возникал протестующий холод, сковывал движения, в висках рождалась стыдливая тяжесть – до нее доносились слухи о попойках Распутина и вечеринках, в которых он участвовал, о плясках с цыганками, об отношениях «старца» с дамами из высшего света, – но все-таки переломила себя и, когда Распутин подъехал к ее дому на платном автомобиле, села в машину.

Пожалуй, только сейчас она подробно рассмотрела «старца», его сухое, сжатое с боков лицо с широкими татарскими скулами и большим носом, его светлые, очень колкие глаза. Распутин часто доставал из кармана костяной гребешок и тщательно расчесывал им черные, блестящие, пахнущие репейным маслом волосы, словно бы боялся беспорядка на голове… Хотя борода, которую он мог расчесать тем же костяным гребешком, была спутана, сбита набок, словно старый ватный ком, раздерганный ветром, из нее торчал какой-то мусор – на бороду он не обращал совершенно никакого внимания. Ольга Николаевна пригляделась: что за шелуха торчит из волосьев бороды? Оказалось – подсолнечные сплевки, скорлупа.

Через некоторое время Ольга Николаевна поняла, в чем дело: на лбу Распутина, под самыми волосами, бугрилась бледная кожистая шишка, и Распутин, стесняясь, тщательно прикрывал ее волосами, боялся: а вдруг волосы сдвинутся в сторону и обнажат дефект?

Распутин снова сунул шампанское в ведерко, привычно откупорил бутылку мадеры, вогнав ей в горло, туго заколоченное пробкой, штопор с простой деревянной ручкой. Лихо выдернув пробку, поднес бутылку к большому, с крупными темными ноздрями носу, с шумом втянул в себя воздух.

– М-м-м, какой славный дух!

– Действительно, славный, – согласилась с Распутиным Ольга Николаевна, чуть отодвинулась от «старца»: ей показалось, что он опасно приблизился к ней. Ольгу Николаевну даже чуть встряхнуло, когда она увидела его несимпатичные, костлявые, с утолщениями на сгибах пальцев руки, сплюснутые коричневые ногти с застывшими полосками грязи под ними.

– Всякое вино перед употреблением надо взбалтывать и брать на язык – а вдруг невкусно? А вдруг отрава? – Он неожиданно дробно, по-ребячьи рассмеялся, похвастался: – Нет, отрава меня не возьмет. Исключено.

– Свят-свят-свят. – Ольга Николаевна не сдержалась, перекрестилась. – Да о чем вы говорите, Григорий Ефимович! Упаси вас Господь! А моя фраза насчет отравы – это так, неумная и очень неудачная реплика.

– Я свою жизнь знаю, голубушка, на много лет наперед, – сказал Распутин, – знаю, что в ней будет…

– Не страшно, Григорий Ефимович?

– Нет. Знаю, что меня убьют. – Он замолчал и грустно, тяжело вздохнул. – И убьют здесь, в Петрограде.

– Может, вам уехать отсюда домой?

– В Покровское? А смысл? Да и не могу я. – Распутин отрицательно покачал головой. – Нет, уезжать мне из Питера нельзя. Без меня Алеша погибнет.

Ольга Николаевна не сразу поняла, какой Алеша погибнет, если Распутин покинет город, и поняла лишь, когда с ее языка уже соскользнул недоуменный вопрос:

– Какой Алеша?

– Будущий государь всея Руси, – гордо ответил Распутин, – Алексей Николаевич, наследник престола.

– Прошу прощения, Григорий Ефимович. – Ольга Николаевна поймала колюче-ехидный взгляд Распутина и невольно поежилась. – Не сразу сообразила…

– Вот только я не знаю, кто меня убьет, – помрачнел Распутин, вздохнул с неподдельной печалью, – то ли кто из своих людей, из черной кости, таких же простых, как и я сам, то ли из кости белой, из ваших… Если меня убьет какой-нибудь граф или барон – быть на Руси большим потрясениям, трон рухнет, и ни папа, ни Алешка мой тогда царями не будут. А если убьет кто-то из своих, такой же раб, как и я, – тогда ничего. Страшного ничего не случится, Россия все перетерпит, перемелет, пережует, потрясется немного и покатится дальше.

– И не страшно вам, Григорий Ефимович? – вновь повторила вопрос Ольга Николаевна. Она словно бы находилась под гипнозом – напрочь забыла о том, что спрашивала, что говорила каких-нибудь пять минут назад. – Все это надо знать и… жить. Вам не страшно?

– Совершенно не страшно. Это лучше знать, чем не знать. Когда знаешь, жизнь свою распределить можешь. По вершкам, по сантиметрам, по саженям.

– И когда вас убьют?.. Вы это тоже знаете?

– И это знаю, – убежденно произнес Распутин, вытянул перед собой руки, глянул на них, потом перевернул ладонями вверх, сложил ковшом и поднес этот ковш к лицу. Вгляделся в него, будто в гадательное святочное блюдце. – Это произойдет… в тыща девятьсот семнадцатом году.

– Через два года, значит?

– А может, и в шестнадцатом… где-нибудь в конце шестнадцатого года, зимою, на Рождество, в трескучие морозы.

Беседа принимала странный мистический характер. Ольга Николаевна не могла отделаться от ощущения, что все происходящее – некий сон, в котором каждый предмет, каждое движение имеют свое значение, одновременно на нее навалилась сильная усталость, ей не хотелось двигаться, говорить, она понимала, что пройдет еще минут двадцать – и у нее исчезнет всякая способность сопротивляться, вот ведь как. От Распутина исходили некие опутывающие токи, неведомое сухое тепло, в котором порою совершенно пропадала память, – Ольга Николаевна даже забывала, как ее зовут…

Она приподнялась в кресле, взялась пальцами за виски, помяла их. Пожаловалась:

– Голова болит!

– Я могу помочь, – предложил Распутин, – я знаю рецепты лечения всех болезней, кроме столбняка и апокл… апокел… в общем, удара. А?

– Нет, нет, Григорий Ефимович, вы мне можете сделать только хуже. – Ольга Николаевна поднялась. – Вы меня извините, Григорий Ефимович, я вас навещу в следующий раз. А сейчас я поеду домой, мне необходимо срочно домой. Надо принять лекарства