– Стас! – простонал Гельмут. – Дайте мне этот мешок!

– Нет, Гельмут, эти бумажки вы не получите. Ваша жадность не знает границ, и даже если вы пообещаете мне выкинуть доллары в сортир, все равно потащите их с собой на таможню. Там вас возьмут, и на первом же допросе вы расскажете обо мне.

– Но что мне делать?

– Уносить ноги. Забудьте про самолет и поезд. Добирайтесь до Владивостока автостопом. Путайте следы. Больше мне нечего вам посоветовать.

– Но я же перевел на ваш счет один миллион двести тысяч марк!

– Эти деньги скоро вернутся к плательщику. Я же вам сказал, изменился номер счета, идет возврат.

– Стас, но зачем вам эти… помазанные доллары?

– Я их закопаю в лесу. Для собственной же безопасности. Мне очень не хочется, чтобы вы попали на скамью подсудимых и вынудили меня расхлебывать ваши грязные делишки.

– Стас, давайте закопывать доллары в лесу вдвоем?

Я посмотрел на Гельмута с презрением.

– Я глубоко разочаровался в вас, – сказал я с чувством. – Вы все время думаете только о личной наживе, и вам плевать, что будет с теми, кто рядом.

– А я разочаровался в вас, – тихо ответил Гельмут и с грустью посмотрел на ствол пистолета.

Пришлось затолкать игрушку за пояс.

– Ну, скажите, Гельмут! Как, по-вашему, я должен был поступить? Какого поступка вы от меня ждали?

Он не сразу ответил.

– Я бы хотел, чтобы вы снова стал альпинистом. И чтобы жил, как говорит закон гор… Я не имею страховки, я держусь на последней силе. А вы стоишь высоко, на карнизе, и не хочешь кинуть мне веревку с жюмар.

Слова Гельмута острым ножом полоснули по душе. Я едва сдержался, чтобы не поморщиться от фантомной боли. Склонился над белой головой и горячо заговорил, убеждая и себя в том, что прав.

– Нет, Гельмут, не так, совсем не так! Вы сорвались, и уже повисли над пропастью, а я вас держу, но вы своим весом медленно стаскиваете меня с карниза. И можете зацепиться айсбайлем за стену, можете вбить крюк, но вам не хочется трудиться, и вы только дергаетесь на веревке, как марионетка, и все ближе подтаскиваете меня к пропасти.

Гельмут выслушал меня, кивнул, потупив взгляд в стол.

– Я всегда знал, что вы умеешь перевернуть правду на красивую сторону… Пусть будет так, как вы говоришь. Теперь уходи!

Не давать волю жалости! – мысленно приказывал я себя. Не лебезить перед ним! Не пасовать!

Я закинул рюкзак за спину, вытащил из-за пояса игрушку и кинул ее на стол. Пистолет заскользил по полировке и упал на пол.

– Я бы поосветовал вам застрелиться, Гельмут. К сожалению, у меня нет настоящего пистолета.

Последнее, что я успел увидеть перед тем, как открыть дверь и выйти из кабинета, была печальная усмешка на губах немца.

Мягко прикрыв за собой дверь, я пошел по пружинистому серому ковру, но не успел сделать и пяти шагов, как услышал за своей спиной грохот выстрела. Вздрогнув, я остановился, глядя на белую дверь с изумлением и в то же время с тайной надеждой. Несколько молодых людей в костюмах вышли из соседних кабинетов, спрашивая друг-друга:

– Was ist loss?

– Es scheint mir, dass jemand geschossen hat.

– Vielleicht hat der Zugwind die Tur geschlossen?[14]

Никто не обращал на меня внимания. Я встал у стены, наблюдая за дверью "дома" Гельмута. Один из сотрудников торгпредства повернул ручку, приоткрыл дверь и тотчас кинулся к столу:

– Herr Hagemeister! – И, обернувшись, крикнул: – Arzt! Rufen sie Arzt![15]

Гельмут полулежал на столе лицом вниз. Из пробитой головы выплескивалась кровь. В правой руке он сжимал миниатюрный, похожий на игрушку револьвер "бульдог", а моя игрушка, очень похожая на настоящий пистолет, все так же лежала на полу.

49

Моя совесть просто взбесилась. Она больна комплексом неполноценности. У нее шизоидная реакция на кающихся негодяев. При чем здесь, спрашивается, я? Ну при чем, скажите, здесь я? Немец запутался в своих темных делишках, он погряз по уши, с головой, ушел на километровую глубину своих прошлых и настоящих грехов. А я всего лишь пошутил. Да, глупо пошутил, хотел завершить наш разговор эффектно. Но откуда я мог знать, что у него есть револьвер? Не мог я предположить, что он вдруг пустит себе пулю в лоб! Не мог!

Я сидел в зале ожидания аэропорта Минводы, опершись о рюкзак с миллионом долларов, как о подушку. По залу эхом разносился голос диктора, волнами прокатывались пестрые толпы горнолыжников и альпинистов. У кассовых окошек склоняли головы желающие улететь, вытаскивали из глубоких карманов бумажники, слюнявили пальцы, отсчитывали купюры, кассиры проверяли их на свет, ощупывали, мяли, подсовывали под синюю лампу. Разве это деньги? – думал я. Вот то, что у меня под головой – вот это деньги. Это мощное оружие, это "крыша", это власть. Но самое приятное, но об этом никто не догадывается. Меня, наверное, принимают за бродягу, за бедного туриста, который добывает себе на хлеб сбором стеклотары. Этот рюкзак, оставь я его на несколько минут, не заинтересует даже местных карманников. Но как приятно осознавать свою скрытую силу, какое спокойствие в душе, какое у меня глубокое дыхание и ровный пульс.

Напротив, на большом черном табло, бегали зеленые буквы и цифры, напоминая жучков. Голос диктора, наслаиваясь на собственное эхо, вещал о том, что желающие улететь в Омск, могут подойти в кассу номер четыре. Интересно, думал я, сколько часов полета до Омска? Три? Четыре? Там, должно быть, еще вовсю властвует зима, и по взлетной полосе полупрозрачной тюлью скользит обжигающая поземка. Я бы прилетел туда к вечеру, на такси доехал бы до самой дорогой гостиницы, не глядя на реестр цен, взял бы люкс с ванной, роскошной кроватью и комнатой для гостей. Я бы не складывал в уме цены в меню, заказывая ужин в ресторане, и придирчиво рассматривал бы красивых и дорогих проституток, липнущих ко мне, как пчелы на мед… Самое интересное то, что все это может стать реальностью с легкостью необыкновенной.

Я встал с жесткой скамейки, закинул рюкзак за плечи и подошел к четвертому кассовому окошку. Уставшая от ожидания пассажиров женщина в синей униформе подняла на меня глаза.

– Один до Омска, – сказал я.

– Вы знаете, сколько стоит билет? – вежливо поинтересовалась она, не притрагиваясь к клавиатуре компьютера.

– Я хотел бы место в бизнес-классе, – сказал я, будто не расслышав вопроса.

Женщина удивленно рассматривала мой пуховик, стянутый на груди лямками от рюкзака.