Я вынул из кармана пачку купюр, перевязанную красной резинкой для волос – Мэд постаралась – и протянул кассирше.

– А рубли у вас есть? – растерянно спросила она.

– Нет, рублей у меня немного.

– Доллары, к сожалению, мы не принимаем. Пройдите, пожалуйста, в обменный пункт, это справа в конце зала.

– Жаль, – ответил я.

Мой бездумный порыв угас. Если бы кассир дала мне билет, то я бы, продолжая играть в непротивление желаниям, пошел бы на ватных ногах в зону досмотра, оттуда – на посадку и, быть может, только высоко над землей до конца бы понял, какое я ничтожество, и с какой легкостью могут им быть.

Я дошел до пункта обмена валюты, повернул обратно и склонился у кассового окошка под номером один. Протянул паспорт.

– Два билета до Москвы на утренний рейс.

– На чье имя выписывать второй билет? – спросила кассир.

– Уваров Борис Леонидович.

Потом я спустился в камеру хранения и отдал рюкзак приемщику в прорезиненном черном фартуке.

– Что там? – спросил он.

– Миллион долларов, – ответил я.

– Понятно, – кивнул приемщик. – Я так и подумал.

Он закинул рюкзак на верхнюю полку стеллажа и протянул мне мятый, отшлифованный многочисленными руками жетон с числом "013". Я вышел из здания аэропорта на площадь, сел в первое попавшееся такси и сказал водителю:

– В Терскол.

* * *

Будто я все придумал. Будто не было этой совершенно безумной ранней весны, когда погода меняется по несколько раз на дню, когда метель с мокрым снегом, как тройка гнедых лошадей, с ветром привозит на колеснице ослепительно-яркое солнце, и ярило дышит на сугробы, снежные карнизы и ледники доменным зноем, скидывает в пропасть мокрые лавины, наполняет ледяной зеленой водой реку Баксан, и она, вобрав в себя неукротимую энергию, устремляется по тесному руслу вниз, с грохотом и стоном подмывая берега, опрокидывая вековые сосны и ворочая гигантские валуны.

Я шел по влажному асфальту, вдыхая чистый и бесвкусный, как талая вода, воздух, машинально здороваясь с горнолыжниками, знающими меня уже не один сезон. По этой живописной дороге, соединяющей станции канатной дороги на Чегет и Эльбрус, я раньше ходил как хозяин. Приэльбрусье было моим домом с крышей-небом и стенами-горами. Когда я связался с ФСБ и получил новые полномочия, окружающее ущелье кольцо гор с вечным ледовым козырьком Донгузоруна, морщинистым телом Чегета, с острозубыми Шхельдой и Ушбой перестало казаться преградой, и я любовался горами, как фотообоями, наклеенными на дверь, и достаточно было потянуть за ручку, чтобы вся ледово-скальная громада сдвинулась в сторону, освобождая проход.

Теперь у меня таких чувств не было. Моим домом быстро и легко завладели опасные и жестокие люди, и горы превратились в зону смерти, заполненной безумцами, маньяками и хладнокровными убийцами, и у меня все сжималось внутри при виде незнакомого мне человека в черных очках или автомобиля, на большой скорости проезжающего мимо. Может быть, я сгущал краски, я слишком погряз в невеселых мыслях, но был уверен в одном: это мой последний вечер в Приэльбрусье. Если меня убьют, то наверняка скинут труп в какую-нибудь ледовую пещеру, откуда я уже никогда не увижу заходящего за хребет солнца. А если останусь живым, то завтра же улечу в Москву и никогда не вернусь в Баксанское ущелье.

Торцевая дверь жилого дома, обитая коричневым утеплителем, была распахнута настежь, кирпич, лежащий на верхней ступеньке подъезда, не давал ей закрыться. На выцветшей табличке под стеклом с трудом можно было прочесть: "ЭЛЬБРУССКИЙ КОНТРОЛЬНО-СПАСАТЕЛЬНЫЙ ОТРЯД". Я недолго стоял напротив дома, думая о том, к каким нежелательным последствиям может привести мое появление в отряде, и хоть насчитал их не менее трех, все же пошел к двери.

В тесной, сильно накуреной и натопленной комнате был только Чак Касимов. Он лежал на койке и, закрывшись от меня книжкой, читал. Над его головой покачивалось дымовое облако. Пепельница из позеленевшей гильзы от лавинного снаряда была наполовину заполнена окурками. Я, войдя в комнату, сразу кинулся к окну и открыл форточку.

– Стас! – воскликнул Чак, глядя на меня нездоровым взглядом, и опустил ноги на пол. – Это ты? Откуда?!

Я сел на стол. За моей спиной, словно сковородка с яичницей, шипела радиостанция.

– Где ребята? – спросил я.

– На пожаре… – коротко ответил Чак, все еще не сводя с меня глаз, будто сомневался в том, что перед ним действительно Стас Ворохтин. – А как ты?! Здесь столько слухов!

– На каком пожаре? – игнорируя вопросы Касимова, спросил я.

– Там, у тебя, на Ледовой базе!.. Послушай, а тебя в самом деле в заложники брали?

Мне стало ясно, что при такой взаимной перестрелке вопросами, мы не сумеем нормально поговорить.

– Чак, погоди! – сказал я, отключая радиостанцию. – Давай-ка сначала ты мне обо всем расскажешь, а потом уже я.

Чак кинул книгу на койку, налил в кружку крепкого чая, отпил.

– Ночью загорелась Ледовая база, но мы узнали об этом только сегодня утром. В шесть часов ребята запустили канатку, а около семи вышли со мной на связь с базы.

– Что сказали?

– Тушить было уже нечего, все сгорело до тла, одни почерневшие бочки остались.

– Что-нибудь нашли?

– Да, в том-то и дело!.. – Он снова суеверно взглянул на меня, сделал паузу, как бы раздумывая, говорить или не говорить открытым текстом. – А ты думаешь, чего я так испугался? Подумал, что… Ну, короче, кто на базе постоянно живет?

– Вы решили, что это я сгорел в своем вагончике? – пришел я на помошь Чаку.

Касимов кивнул и шумно отхлебнул чая.

– Ребята сказали, что на трупе даже браслет и корпус часов сплавились.

– Милиция приехала?

– Да, человек десять во главе с майором Гаджиметовым.

– "Беньвашмать"?

– Он! Перепуган до смерти. Ворвался сюда, рот раскрывает, а сказать ничего не может. Я минут десять врубиться не мог, чего он от меня добивается. Потом разобрался – майор хотел выяснить, не нашли ли наши ребята на Ледовой базе каких-нибудь записок с угрозами в адрес Гаджиметова.

– Ну и как? Нашли?

– Нет. Ничего не было.

– Это успокоило Гаджиметова?

– Что ты! Его ноги держать перестали, он на койку сел и промямлил: "Ну все, мне шиздец!" Ты хоть можешь мне объяснить, при чем здесь Ледовая база и Гаджиметов?

– Не торопись. Расскажи сначала, что милиция нашла на Приюте?

Я обратил внимание, что при упоминании о Приюте Чак болезненно поморщился и отвернулся, будто боялся, что по выражению на лице я легко отгадаю его мысли и чувства. Он медлил с ответом, но не потому, что придумывал, как бы правдоподобнее солгать.