прибавили, что торопиться не будут, поскольку попутно, следуя к знаменитому камню, будут искать на поверхности фантики от конфет. Марта призналась, что она настолько внимательно слушала Пастуха, всей своей сущностью стараясь вникнуть в глубокий, неисчерпаемый смысл реального положения вещей, что мозги ее как будто бы раскалились от желания упорядочить в голове все сообщенное Пастухом, и она нуждается в немедленном отдыхе своей головы и поэтому пойдет и отыщет лужайки, где царит великая, первородная тупизна, атмосфера которой, по словам Пастуха, позволяет просто жевать траву, не думая ни о чем. Беззвездные же и неопределенные телки, собравшиеся к тому моменту вокруг остальных, не выразили никакого желания искать что-то конкретное и всем скопом потянулись за Пастухом, косясь на розовых пони и голубых жеребцов, которые вновь объявились поблизости, не подавая, правда, никаких знаков к общению и держась все той же дружной, веселой стайкой обаятельного Оно.

Гурт, таким образом, разошелся в несколько направлений, и телки, отделившиеся от стада, поначалу боялись потеряться в пространстве в отсутствие дороги и поэтому устанавливали себя в настоящем таким образом, чтобы видеть своих призрачных двойников будущего и прошлого, но, проделав это несколько раз, успокоились и, впервые ощутив себя самостоятельными почти что коровами, уверенно направились туда, куда пожелали, выхватывая попутно пучки травы, морщась от садящихся им на носы божьих коровок и облагораживая поверхность.

Марта вскоре вышла на луг, где паслись две коровы и четыре быка — отрешенно, не обращая друг на друга никакого внимания, — и, почувствовав полное отсутствие мыслей в своей голове, которые как будто бы сразу испарились на этой поляне, Марта решила, что отыскала желаемое, и занялась просто тупым поглощением травы в окружении подобных себе, не заметивших, кажется, даже ее появления. Розе, Соньке и Анне посчастливилось каждой найти по фантику от конфеты, и к изображению на камне Барбариски-Илоны-заступницы, перед которым уже стояла Антонина-гадалка, проникаясь спокойствием и добротой, они подошли с фантиками в губах, не зная теперь, куда их девать: то ли отнести Пастуху, то ли положить в основание камня, как символ, указывающий на скромное во всех отношениях и безобидное пристрастие великой проекции… Думая над этим вопросом, телки стали причмокивать и жевать, и фантики как-то сами сжевались и проглотились, исчезнув в утробах, после чего телки, испытывая неловкость от этой своей оплошности, довольно долго стояли у камня, отдавая дань уважения Барбариске-Илоне-заступнице и мысленно прося извинения за съеденные по случайности фантики, а затем, сориентировавшись по двойникам прошлого и будущего, все четверо взяли направление к дороге, решив попутно отыскать еще фантиков, чтобы отдать Пастуху. Елена же, Джума и Танька-красава, выйдя к полосе ковыля и увидев за ней пустыню, двинулись по ковыльной тропинке вдоль однообразных, ровных песков, кое-где переходящих в барханы, высматривая хоть что-то живое на бесплодной темно-желтой поверхности, казавшейся телкам другим, хотя и реальным миром.

— Мне кажется, — задумчиво говорила Джума, вглядываясь в пространство пустыни, — что если куда-то идти и идти по этой пустыне, то выйдешь во что-то другое, правда, неизвестно во что, но в любом случае обнаружишь какие-то горизонты нового понимания…

— Но разве, Джума, мы не идем и идем с каждым столбом в глубину понимания? — отвечала Елена.

— Да, — соглашалась Джума, — конечно, идем, но с глубиной понимания мне хотелось бы также расширить и широту понимания…

— Давай, Джума, сначала станем коровами, — отвечала Елена, — как посоветовал тебе на первых столбах наш Пастух, а потом уже ты куда-то пойдешь и пойдешь — расширять широту понимания… Хотя, как мне кажется, ты мысленно ищешь чего-то абстрактного — там, за пустыней, лишь воображаемый мир…

— Я думаю, — вмешалась Танька-красава, — что плотью нашей отсюда не выйдешь, но если поднатужиться мысленно, то можно переместиться в иллюзию и остаться там навсегда в виде проекции, не имеющей сущности, поскольку за этот побег телячью сущность, конечно, высший разум сотрет…

— Ты, Танька, забыла, — отвечала Джума, — что у меня и Елены нет отражений в потустороннем нигде, и, сколько ни поднатуживайся, мы, например, все равно останемся здесь…

— Да, как-то безвыходно, — согласилась Танька-красава и, остановившись, сказала: — А вот и верблюд!

57. Разговор верблюда и телок

И действительно, неподалеку от телок, в песке, высилась какая-то взгорбленность, цветом своим сливающаяся с раскраской пустыни и не подающая никаких признаков жизни.

— Нар, — сказала Елена.

— Кто же еще! — ответила Танька-красава. — Эй, верблюд, просыпайся!

Верблюжья сущность тут же зашевелилась, задвигалась, тяжело поднялась, ссыпая с себя струи песка, и, причмокивая губами, уставилась на телок так удивленно, как будто увидела перед собой не коров, а что-то совсем другое… Затем произошла странная вещь: верблюд сорвался вдруг с места и унесся в пески, исчезнув из поля зрения телок и оставив их в полном недоумении. Но вскоре вновь появился, вытянул шею и, опять причмокивая губами, стал изучать пришельцев как какой-то абсурд, неожиданно возникший в его, верблюжьей, реальности. Кажется, ничего не поняв, он снова сорвался и, размахивая хвостом, побежал, правда уже не в пустыню, а вдоль полосы ковыля, сначала в ту сторону, откуда телки пришли, а затем, развернувшись, в обратную. На третьем заходе этого непонятного действия Джума крикнула: «Чок!» — и верблюд остановился как вкопанный.

— Значит, — сделала вывод Джума, — эта симпатичная мохнатая сущность понимает проекционный язык.

— Кхе! — кашлянул верблюд, ответив, видимо, таким образом на комплимент молодой коровы, а затем продолжил на языке, уже доступном для телок: — Конечно, я понимаю эти мертворожденные звуки и могу даже общаться с их помощью, правда, для обозначения чего-то употребляю понятия, соответствующие моему, верблюжьему взгляду на мир, которым не обладает никакая другая скотина в Божественной плоскости.

— А почему, верблюд, ты так задористо бегал? — спросила Джума.

— Я бегал от радости, — ответил верблюд: — увидел в пустыне сразу трех рыб…

— Мы что, похожи на рыб? — спросила Елена, не доверяя подслеповато-водянистому, проникновенному взгляду верблюжьих глаз, в которых отражалась какая-то скрытая, непонятная глубина отвлеченного понимания.

— Да, вы похожи на рыб, — ответил верблюд.

— Так я почему-то и думала… — призналась Елена.

— Вот интересно… — удивилась Джума. — А на кого же тогда похож табун лошадей, которые, если тебе известно о них, потерялись в пустыне?

— Да, мне известно об этих конях, они похожи на птиц, летающих над песками, — ответил верблюд.

— А на кого же тогда похожи птицы и рыбы? — спросила Елена.

— Птицы и рыбы похожи на лошадей и коров, — ответил верблюд.

— Может быть, уважаемый Нар, это тебе приснилось? — спросила Джума.

— Или, возможно, — предположила Елена, — ты — Художник с Большой дороги, обладающий иллюзорным воображением и забредший сюда в поисках