— Мы, Нар, знаем об этом месте от нашего Пастуха и после соединения со своим стадом попросим его проводить нас туда, поскольку там нет будущего и прошлого и одни мы можем в этой области потеряться, — сказала Джума. — Во всяком случае, Нар, спасибо тебе за совет, но есть и еще причина, по которой мы разыскивали тебя, действительно мудрейшую личность, единственно которая, наверно, и может помочь нашей согуртнице, страдающей не болезнью, но возбуждением определенного рода, — наш Пастух посчитал, что общение с тобой лучшее средство для обуздания ее беспокойства…

— Какого же рода беспокойство тревожит вашу подругу?

— Ее одолевает нестерпимое «Му»… — сказала Елена.

— Что это означает: нестерпимое «Му»? — удивился верблюд. — Звук вроде бы скотский, коровий, но с проекционным оттенком. Определите мне смысл…

— Ну, в нас, коровах, на вид, по-твоему, рыбах, — сказала Джума, — существует влечение к быкам, которое не дает нашей подруге покоя…

— Так почему же она не удовлетворит это «Му»? Это же очень просто!

— Ну, по стати своей она не доросла еще до подобных отношений с быками, бык просто раздавит ее… — объяснила Елена.

— Да-а… — промямлил верблюд, причмокивая губами и оглядывая Таньку-красаву. — Пожалуй что так, хотя, возможно, и не раздавит… Насколько же сильно беспокоит тебя, телка в подобии рыбы, это реальное чувство?

— Настолько, — призналась Танька-красава, — что кажется, появись здесь хоть какой-то бычишка, я бы сама набросилась и раздавила его…

— А не передается ли тебе это чувство от твоих проекционных теней? — поинтересовался верблюд. — Не проникновение ли это иллюзии в твою реальную плоть?

— Нет, — уверенно сказала Танька-красава, — потому что я не вижу картин, исходящих из потустороннего мира, но в голове у меня то и дело возникают откровенные сцены с быками, в которых мне даже стыдно признаться, и сцены эти преследуют меня постоянно, просто сводят с ума…

— Тогда это чисто сущностное влечение, и это уже хорошо, поскольку констатирует тот важный факт, что особь твоя не переместилась мысленно в потустороннее никуда и находится всей своей сущностью в Божественном стаде, — сделал заключение верблюд. — Так что займемся исследованием твоего состояния с точки зрения реальности, не примешивая сюда возможное влияние иллюзии, и затем перейдем к обузданию этого самого «Му». Выясним для начала, нет ли у тебя разных недомоганий, которые могут способствовать твоей возбужденности в отношении быков. Скажи, не стоит ли у тебя звон в ушах?

— Нет, звона нет.

— А не болит ли у тебя голова?

— Нет, голова не болит.

— А нет ли у тебя затруднения в пускании струи?

— Нет, подобного затруднения у меня нет, и делаю я это постоянно, непроизвольно, бесчисленное количество раз.

— Как часто ты облагораживаешь поверхность?

— Как только мне этого пожелается.

— А не ощущаешь ли ты тягость в груди, в области сердца?

— Нет, такой тягости я не чувствую.

— А нету ли у тебя под хвостом ощущения жжения?

— Только тогда, когда меня донимают мысленные картины с быками…

— А ощущаешь ли ты одновременно с жжением слабость в ногах?

— Да, ощущаю.

— Не тошнит ли тебя после поедания травы?

— Нет, не тошнит.

— Не раздваивается ли у тебя в глазах окружающая реальность?

— Нет, не раздваивается.

— Что же, — сделал вывод верблюд, — в принципе ты здорова, и сейчас мы перейдем к следующему этапу: будем снижать твою лихорадочность и горячность по отношению к быкам. Я, правда, не имею опыта подобного рода с телками в образе рыб, но двух взбесившихся в этом смысле овечек первого круга, которые наскакивали на баранов как бешеные, молодую козу, распугавшую своим поведением всех козлов в пределе ее козьего видения, и двух жеребцов, чуть не спарившихся с ослихами, я довольно успешно остепенил и думаю, метод мой довольно универсален и подойдет и тебе. Раннее созревание скотины я лечу зарыванием ее плоти в песок, который будет оттягивать телесную возбужденность, удаляя из тела излишки этого неуемного «Му», а также разговорами на отвлеченные темы, которые будут уводить беспокойные мысли из твоей головы, умеряя твой пыл в отношении быков.

— Но не произойдет ли того, — жалобно спросила Танька-красава, — что это самое «Му» совершенно уйдет в песок, а мысли о спаривании развеются до такой степени, что к моменту готовности моей стати к общению с быками я окажусь холодна как рыба и никакому быку не буду нужна?

— Если такое произойдет, — невозмутимо ответил верблюд, — не отчаивайся, я обращусь к своему отражению, к Ибн Сине, и он передаст мне из ниоткуда, через какого-нибудь Пастуха, «воробьиный язык» либо очищенные орехи, а также на плоскости, как и в иллюзии, произрастает кое-где красный гулявник — это все не лекарства, но средства, они восстановят, в случае чего, угасшее «Му», о котором ты так печешься, снова до необходимой горячности. Итак, ложись на песок, и приступим.

Танька-красава покорно легла, а верблюд и две телки, как могли работая ногами и мордами, завалили ее тонким слоем песка, оставив свободной голову с торчащей на ухе прищепкой, которая то и дело подергивалась.

— Чувствуешь ли ты себя, телка, в этом песке как рыба в воде? — задал вопрос верблюд.

— Чувствую, — покорно ответила Танька-красава.

— Ну, что же, — продолжил верблюд, поуютнее устраивая свое мохнатое тело в песке, в непосредственной близости от зарытой коровы, — тогда перейдем к разговорам на отвлеченные темы. Проекционный язык, словоблудием своим путающий все Божественные понятия, для нашей беседы не подойдет, и поэтому я перехожу на верблюжий, чтобы точно выразить то основное, что хотел бы тебе сказать. Но опять же верблюжья речь будет тебе совсем непонятна, и поэтому я лучше спою — песни, на каком бы языке они ни были спеты, отражаются в сердце любой скотины, объединяя всех особей нашего великого стада в понимании всеобщего порядка вещей, установленного великим Создателем и непостижимым Намерением. Вот, слушай…

При первых же звуках верблюжьего пения Джума и Елена вздрогнули от испуга и пустили такие напорные струи, что песок от них зашипел, а у Таньки-красавы ухо с прищепкой задергалось как будто от тика, и все потому, что поющий голос верблюда представлял собою, оказывается, дикую смесь утробного рева быка, блеяние озлобленного чем-то козла, ржания безумной кобылы, мчащейся не зная куда, и, ко всему, мычания коровы, которую срочно требуется доить. Мало того, один и тот же короткий мотив повторился раз двадцать, навязывая телкам какую-то сложную мысль, которую они из уважения к Нару старались уловить своими сердцами, после чего, закончив эту однообразную верблюжью песнь, Нар дважды прокашлялся, смачно харкнул в сторону пустыни и задал Таньке-красаве вопрос:

— Думала ли ты,