женщине. Не к какой-то конкретной, а ко всем (что он, в силу своей наивности, тогда считал не нормой, а безнравственностью).

Оно, это новое стремление, давало иллюзию смысла. И позволяло не зацикливаться на утратах и одиночестве. Наверное, психолог сумел бы помочь разобраться в этой мешанине. Вот только нет нигде психологов. Да и не стал бы Саша с ними говорить. Сейчас его психика очень упростилась. Почти до уровня тех зверюшек, которые встречались ему на пути.

* * *

В снегу, прямо на шоссе, среди редких машин, он то и дело видел следы. Разнообразные. Жалел, что недостаточно времени уделял этой науке в детстве, больше читал другие книги. Но отличить отпечатки лап зайца от следов волка или собаки мог. А разок видел «разлапистые» следы кого-то покрупнее. Может, небольшой медведь, а может, росомаха. Зверь ходил прямо по разделительной полосе, где росли кустарники, рыл снег. Мысли о медведе-шатуне тревожили, хотя и росомаха, как он читал, – тварь опасная.

«Но не факт, что она здесь водится… Так что, скорее всего, это был медведь».

Иногда ночь заставала его в чистом поле. Если не было поблизости деревни, он находил автобус, грузовик или обычную легковушку с целыми стёклами и забирался в кузов или салон. А один раз пришлось выкопать нору в снегу. Но спал Саша в таких случаях вполглаза. Не так крепко, как в подвалах и домах за запертой дверью, которую он подпирал, баррикадировал или привязывал, если не запиралась на засов.

Время от времени Сашка возвращался в мыслях к ошибкам Пустырника, которые теперь, задним умом, стали видны даже ему. А ведь тот исходил из лучших побуждений. И даже из стратегических предпосылок. Умный, опытный, сильный. Но оказался неправ. Завёл их в ловушку. Хотя, может, они попали бы в неё с любым лидером. Хоть весной, хоть летом. Может, ошибкой было вообще выходить, зная, что Орда – не шайка бандитов, а система, в которой могут найтись специалисты любого профиля.

Волна, которая даже не показала им, сибирякам, всю свою силу, а хлестнула краем. Несущая «порядок»… Хоть и страшный, но это был именно порядок.

«Эх, дядя Женя. Как жаль, что вас здесь нет. Вы бы подсказали, как мне поступить».

Но уже давно понятно, что он прошёл точку невозврата и с каждым днем всё плотнее закрывал себе лазейку для отступления.

«Дорогу осилит идущий»? Скорее уж, дорогу осилит тщедушный.

Пока он справлялся. Саша сам не ожидал от себя такой выносливости. Иногда десять часов, а иногда и большую часть дня был на ногах. Многие, услышав, не поверили бы. Не всегда шёл в полную силу, иногда не спеша брёл, ковылял. Спина болела сильно и, если бы не санки, не детские, а хозяйственные, деревенские, которые повезло найти, – он бы давно хрустнул пополам со своей слабой конституцией.

С ними стало полегче.

Шёл и всё равно понемногу приближался к цели. Знать бы ещё, какая она.

Холодно не было. Потому что он постоянно был в движении.

Иногда налетали бури. Ветер со снегом запорашивал глаза, хлестал в лицо, так что было нечем дышать, а под конец чуть ли не сбивал с ног.

Несколько раз Данилов пробовал не останавливаться при этих капризах погоды, но однажды это стоило ему того, что он потерял шоссе, и чтобы снова вернуться к «маршруту», пришлось потратить много времени и сил. Поэтому старался теперь находить на время непогоды укрытия. Чаще – те же гаражи и сараи, реже – кузова больших автомобилей.

На время таких передышек Саша не давал себе спать. Если было светло, читал или книгу об оружии, или каталог товаров. А если света было недостаточно для чтения – просто размышлял. Обычно буря не продолжалась дольше шести-восьми часов.

Порой случался снегопад без ветра, снег падал отвесно. И это было ещё хуже. Белые мухи слипались, крупнели и, наконец, превращались в клочья ваты, которая обнуляла видимость и тоже забивала нос. Неприятнее всего было то, что после таких снегопадов идти становилось просто мукой – снег под ногами, невесомый, похожий на пенопластовые шарики или мыльные пузыри, совсем не держал его вес. Вот тут и пригодились снегоступы.

Когда непогода заканчивалась, Младший шёл дальше.

Он и раньше, зная о далёких путешествиях только по книжкам, догадывался, что это – тяжёлый труд, а не романтическая затея. Но прочувствовать это на себе – совсем другое.

Когда еда закончится, придётся питаться, чем попало.

Младший в прежней жизни был к еде почти равнодушен. В детстве ел мало. А уж сколько он наслушался: «В кого ты такой малоежка? У нас в семье все хорошо кушали», «Тебе повезло, у тебя всегда есть еда, а ты ещё нос воротишь. А ведь люди умирали от голода Той Самой Зимой!». И так далее.

Почему-то вспомнилось, как дед иногда наугад открывал лежавшую в гостиной книгу и начинал читать с любой страницы. В ней было много про еду, но книга была не кулинарная, а художественная и называлась «Лето Господне». Там герои… хотя какие они герои, обычные люди, жившие в Российской России ещё до революции, – а повествование шло от лица маленького мальчика… – часто уплетали что-то старинное: пампушки, окорока, мочёные грузди, куличи, пастилу, медовые пряники, баранки, сайки, свиную вырезку и прочие съедобности. Бабушка с едкой усмешкой говорила, что книга Ивана Шмелёва – о старом мире, о детстве, которое унесло ветром перемен, о духовности и корнях, а дед, старый обжора, мол, видит в ней только пастилу и ветчину, потому что ничего кроме еды и безделья его в мире не интересует. Но Саша понимал, что это не так.

* * *

Он вспоминал это, когда готовил из сушёных овощей и тушёнки немудрящую похлёбку. Сухари делил на маленькие кусочки, чтоб растянуть на подольше и разнообразить стол. Есть одну тушёнку он уже не мог. Она теперь не казалась ему пересоленной (видимо, соль организму требовалась), но надоела хуже горькой редьки. А когда Саша вспомнил, что у него есть и свежатина, причём её надо уничтожить первой, его вообще затошнило.

«Ну, ничего. Начну голодать, мигом пройдёт эта привередливость».

Огромные расстояния, которые он пересекал за световые дни, были наполнены монотонным трудом. Переставляя ноги, парень терял счёт времени, и только смена дня на вечер показывала, сколько его уже прошло, заставляла иногда смотреть на часы.

Для страха в дороге тоже почти не было места. Втянувшись, он почти не воспринимал мир как источник угрозы. Всё это казалось длинным марафоном. Он читал про спортсменов