Глупо, упрямо. Малышке нужен был не модный головной убор, ей нужно было чудо, даже я это понимала.

Медсестра наклонилась еще ниже.

– Скажите, как ее зовут? – попросила она.

И впрямь, к краю бокса был прикреплен листочек с надписью: «Новорожденная девочка, Шапиро».

Я открыла рот, не представляя, что сказать, но когда прозвучало имя, я тут же поняла, насколько оно правильное.

– Джой, – сказала я. – Ее зовут Джой.

* * *

Когда я вернулась в свою палату, там была Макси. У двери переминалось четверо волонтеров, их лица походили на цветы или воздушные шарики, плотно прижатые друг к другу. Макси задернула белую занавеску вокруг моей кровати, оставив их за бортом. Она была одета более чем скромно, в черные джинсы, кроссовки и толстовку с капюшоном. В руках у девушки была охапка роз, нелепая гирлянда, которую можно было бы повесить на шею призовой лошади. Или положить поперек гроба, мрачно подумала я.

– Я приехала, как только узнала, – сказала Макси, лицо у нее вытянулось от усталости. – Твоя мама и сестра снаружи. Врачи будут пускать к тебе только по одному.

Она сидела рядом, держа мою руку. Ту, от которой тянулась трубка капельницы. Ее не волновало, что я не смотрела на нее, не сжимала ее руку в ответ.

– Бедная моя Кэнни, – прошептала Макси. – Ты видела малышку?

Я кивнула, утирая мокрые дорожки со щек.

– Она очень маленькая, – выдавила я и всхлипнула.

Макси поморщилась от беспомощности и сожаления о собственном бессилии.

– Брюс объявился, – сообщила я, плача.

– Надеюсь, ты послала его к черту, – отозвалась Макси.

– Что-то в этом роде. – Я утерла лицо свободной рукой, отчаянно жалея, что у меня нет салфеток. – Отвратительно, – захлюпала я. – Просто жалко и отвратительно.

Макси склонилась ближе, обхватив мою голову.

– Ох, Кэнни, – грустно протянула она.

Я закрыла глаза. Мне больше не о чем было спрашивать, больше нечего сказать.

После ухода Макси я немного поспала, свернувшись калачиком на боку. Если мне и снились какие-то сны, я их не запомнила. А когда я проснулась, в дверях стоял Брюс.

Моргнув, я уставилась на него.

– Я могу что-нибудь сделать? – спросил Брюс.

Я продолжала молча на него смотреть.

– Кэнни? – тревожно спросил он.

– Подойди ближе, – поманила я. – Я не кусаюсь. И не толкаюсь, – мстительно добавила я.

Брюс приблизился к моей кровати. Он выглядел бледным и дерганым, словно ему было неуютно в своей собственной коже, а может, просто от неудачи снова оказаться рядом со мной. Я видела россыпь угрей у него на носу, могла сказать по позе, по тому, как он держит руки в карманах, как не отрывает взгляда от линолеума на полу, что присутствие здесь его просто убивало. О, как бы он хотел оказаться где угодно, только не здесь. Хорошо, подумала я, ощущая закипавшую в груди ярость, просто отлично. Пусть ему будет больно.

Брюс пристроился на стуле рядом с кроватью, бросая на меня короткие быстрые взгляды – дренажные трубки, змеящиеся из-под моей простыни, сумка для внутривенного вливания, висящая рядом со мной. Надеюсь, его от этого затошнило. Надеюсь, он испугался.

– Я могу точно сказать тебе, сколько дней мы не разговаривали, – начала тихо я.

Брюс зажмурился.

– Могу точно сказать, как выглядит твоя спальня, то, что ты говорил, когда мы последний раз были вместе.

Он схватился за меня вслепую.

– Кэнни, пожалуйста…

– «Пожалуйста. Мне очень жаль». Слова, за которые, как я когда-то думала, я готова отдать все.

Брюс заплакал:

– Я никогда не хотел… никогда не хотел, чтобы это случилось.

Я взглянула на него. Я не чувствовала ни любви, ни ненависти. Ничего, кроме глубокой усталости. Как будто мне внезапно исполнилось сто лет, и в ту же секунду я осознала, что мне придется прожить еще сто, повсюду нося с собой горе, словно мешок, набитый камнями.

Я закрыла глаза, зная, что для нас уже слишком поздно. Слишком многое произошло, и ничего из случившегося не было хорошим. Тело в движении остается в движении. Я начала все это, я захотела сделать перерыв. Или, может быть, он начал; с того, что вообще когда-то пригласил меня на свидание.

Какое это теперь имело значение?

Я отвернулась лицом к стене. Через некоторое время Брюс перестал плакать.

И через некоторое время после этого я услышала, как он ушел.

На следующее утро я проснулась от солнечного света, падающего мне на лицо.

В тот же миг мама скользнула в дверь и подвинула стул к моей кровати. Ей явно было неловко – мама умела шутить, смеяться, сохранять самообладание и бодриться, но со слезами у нее были нелады.

– Как ты? – спросила она.

– Дерьмово! – взвизгнула я, и мать шарахнулась в сторону так быстро, что стул на колесиках проехал половину комнаты. Я даже не стала ждать, пока она снова вернется ближе ко мне.

– А как я, по-твоему? У меня родилось нечто, похожее на научный эксперимент в средней школе, я вся изрезана, мне б-б-больно…

Я закрыла лицо руками и зарыдала.

– Со мной что-то не так, – плакала я. – Я неполноценная. Надо было дать мне умереть…

– О, Кэнни, – проговорила мама. – Кэнни, не говори так…

– Никто меня не любит, – не могла остановиться я. – Папа не любил. Брюс не любил…

Мама погладила меня по волосам.

– Не говори так, – повторила она. – У тебя прекрасная малышка. Немного миниатюрная пока, но очень красивая.

Мама кашлянула, поднялась и принялась расхаживать – типичное поведение моей мамы, когда предстояло что-то болезненно неприятное.

– Сядь, – попросила я.

Мама подчинилась, но было видно, как беспокойно подрагивает ее нога.

– Я поговорила с Брюсом, – сказала она.

Я резко выдохнула. Я даже не хотела слышать его имя. Мама поняла это по моему лицу, но продолжала говорить.

– С Брюсом, – произнесла она, – и его нынешней девушкой.

– С толкушкой этой?! – поинтересовалась я резким истеричным тоном. – Ты виделась с ней?

– Кэнни, она чувствует себя просто ужасно. Они оба.

– Они и должны, – зло процедила я. – Брюс ни разу не позвонил мне во время беременности, а потом появляется его девица и толкает меня.

Мама выглядела потрясенной моим тоном.

– Врачи не уверены, что ты из-за этого…

– Это не имеет значения, – ворчливо повторила я. – Я знаю, что именно это стало причиной, и, надеюсь, эта тупая сука тоже знает.

Мама в шоке открыла рот:

– Кэнни…

– Что, Кэнни? Ты думаешь, я их прощу? Я никогда не прощу. Мой ребенок чуть не умер, я чуть не умерла, у меня никогда не будет другого ребенка, и теперь только потому, что